картины с какими то птицами
Интерьеры по книгам: анализ поэмы «Мертвые души»
“С громом выехала бричка на улицу. Не без радости был узрет полосатый шлагбаум, дававший знать, что мостовой, как и всякой другой муке, будет скоро конец; и еще несколько раз ударившись головой в кузов, Чичиков понесся по мягкой земле в путь…”
Знакомые строки? Конечно, с них начинается путешествие гоголевского героя по русским поместьям.
Выбор произведения неслучаен. Характеры героев напрямую связаны с интерьерами. Автор считал, что человек начинает быть похожим на вещи, на то, что им накоплено.
Так ли это? Давайте посмотрим, совершив странствие по помещичьим домам вместе с Чичиковым.
Манилов — “Человек ни то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан”
Весь интерьер героя неоднороден. Всё в доме (мебель, предметы декора, отделка) имеет какое-то “но”.
“В доме вечно чего-нибудь недоставало: в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щегольской шелковой материей, которая верно стоила весьма недешево, но на два кресла ее недостало, и кресла стояли обтянуты рогожею”.
Роскошь и элегантность сочетаются с неопрятностью и запущенностью.
“В иной комнате и вовсе не было мебели. Ввечеру подавался на стол очень щегольской подсвечник из темной бронзы с тремя античными грациями, с перламутным щегольским щитом, и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону и весь в сале, хотя этого не замечал ни хозяин, ни хозяйка, ни слуги. «
Неопределенность в быту свойственна герою и в жизни. У него нет своего собственного мнения, для него удобнее бездействовать и просто мечтать.
«. Приятная комнатка… Комната была, точно, не без приятности: стены были выкрашены какой-то голубенькой краской вроде серенькой, четыре стула, одно кресло, стол, на котором лежала книжка с заложенною закладкою, несколько исписанных бумаг, но больше всего было табаку. Он был в разных видах: в картузах и в табачнице, и, наконец, насыпан был просто кучею на столе.” Для автора эта претензия на изысканность, декорации, прикрывающие бесхозяйственность, невнимательность, лень Манилова и нежелание доводить все до конца.
“На обоих окнах тоже помещены были горки выбитой из трубки золы, расставленные не без старания очень красивыми рядками. Заметно было, что это иногда доставляло хозяину препровождение времени. «
Таким образом, на всех вещах Манилова лежит отпечаток его личности: в них либо чего-то не хватает, либо есть что-то лишнее (бисерный чехольчик на зубочистку). По сути, в Манилове, как и в его интерьере, нет ничего отрицательного, но и ничего положительного тоже. Они оба пусты.
Коробочка — человек, опутанный “потрясающей силой мелочей”
Интерьер наполнен стариной: все без исключения вещи старые. Многие из них давно изжили свое, но все равно находят у хозяйки применение.
“Чичиков кинул вскользь два взгляда: комната была обвешана старенькими полосатыми обоями. » Коробочка в отличие от Манилова не предается пустым мечтаниям, она расчетлива и занята только накоплением, погружена в мир хозяйственных интересов.
Предметы декора существуют в интерьере без какой-либо связи.
“В гостиной Коробочки также есть картины. картины с какими-то птицами. «
«. на картинах не всё были птицы: между ними висел портрет Кутузова и писанный масляными красками какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нáшивали при Павле Петровиче…”
Гоголь деталями обстановки подчеркивает мелочность, пустоту, чрезмерную бережливость хозяйки. Весь интерьер олицетворяет излишнее накопительство Коробочки.
Ноздрев — человек с своеобразной “широтой натуры”
Интерьер дома не впечатляет красотой и уютом. Автор уделяет внимание деталям, аксессуарам и предметам декора, которые показывают многосторонние увлечения Ноздрева от охоты до игры на шарманке.
“Ноздрев повел их в свой кабинет, в котором, впрочем, не было заметно следов того, что бывает в кабинетах, то есть книг или бумаги. «
«. висели только сабли и два ружья – одно в триста, а другое в восемьсот рублей. Потом были показаны турецкие кинжалы, на одном из которых по ошибке было вырезано: «Мастер Савелий Сибиряков». «
«. Вслед за тем показалась гостям шарманка. ” Как и сам Ноздрев, его дом лишен какой-либо упорядоченности:
«. Потом показались трубки – деревянные, глиняные, пенковые, обкуренные и необкуренные, обтянутые замшею и необтянутые, чубук с янтарным мундштуком, недавно выигранный, кисет*, вышитый какою-то графинею. «
«. вышел он в столовую, там уже стоял на столе чайный прибор с бутылкою рома“ В доме неопрятно, никто не следит за чистотой, что, кстати, не мешает Ноздреву.
“В комнате были следы вчерашнего обеда и ужина; кажется, половая щетка не притрогивалась вовсе. На полу валялись хлебные крохи, а табачная зола видна даже была на скатерти. «
Характер героя, его интересы и образ жизни полностью отражены в его интерьере. Беспорядок, ремонт, который никто не доводит до конца, кабинет, который не имеет ни одного предмета относящегося к работе, говорят о непредсказуемости, наглости, лихачестве и неудержимой энергии героя.
Собакевич — “средней величины медведь”
Дом представляет деревянную крепость: простой, крепкий, массивный и не совсем нарядный.
«. Словом, все, на что ни глядел он, было упористо, без пошатки, в каком-то крепком и неуклюжем порядке. «
Для хозяина главный критерий в интерьере — удобство.
«. Было заметно, что при постройке его зодчий беспрестанно боролся со вкусом хозяина. Зодчий был педант и хотел симметрии, хозяин – удобства и, как видно, вследствие того заколотил на одной стороне все отвечающие окна и провертел на место их одно маленькое, вероятно понадобившееся для темного чулана. «
Внутри оформление жилище такое же грубое, неуклюжее, как и сам хозяин. Вся мебель выглядит как-то по “медвежьи”.
«. Чичиков еще раз окинул комнату, и все, что в ней ни было, – все было прочно, неуклюже в высочайшей степени и имело какое-то странное сходство с самим хозяином дома; в углу гостиной стояло пузатое ореховое бюро на пренелепых четырех ногах, совершенный медведь. Стол, кресла, стулья – все было самого тяжелого и беспокойного свойства, – словом, каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: «И я тоже Собакевич!» или: «И я тоже очень похож на Собакевича!». «
Собакевич мало похож на других помещиков. Он расчетливый хозяин, предприимчивый торгаш и прижимистый кулак. Через прочность, массивность в интерьере Гоголь показывает железный и непоколебимый характер героя, человека полного силы, здоровья и уверенности.
Плюшкин — “прореха на человечестве”
“Он вступил в темные широкие сени, от которых подуло холодом, как из погреба. Из сеней он попал в комнату, тоже темную, чуть-чуть озаренную светом, выходившим из-под широкой щели, находившейся внизу двери. Отворивши эту дверь, он наконец очутился в свету и был поражен представшим беспорядком”.
Дом Плюшкина похож на странный длинный замок:
«. Каким-то дряхлым инвалидом глядел сей странный замок, длинный, длинный непомерно. Местами был он в один этаж, местами в два; на темной крыше, не везде надежно защищавшей его старость, торчали два бельведера, один против другого, оба уже пошатнувшиеся, лишенные когда-то покрывавшей их краски. «
В своем стремлении сэкономить на всем помещик пренебрегает ремонтом в доме:
«. Стены дома ощеливали местами нагую штукатурную решетку и, как видно, много потерпели от всяких непогод, дождей, вихрей и осенних перемен. «
Хозяин не выкидывает ничего — вся старая, сломанная мебель хранится прямо в комнатах, из чего складвается впечатление, что это не жилое помещение вовсе.
«. Никак бы нельзя было сказать, чтобы в комнате сей обитало живое существо, если бы не возвещал его пребыванье старый, поношенный колпак, лежавший на столе. «
“. Мебель в комнате-кабинете Плюшкина составлена друг на друга, словно кто-то сейчас моет полы. ”
«. Плюшкин не выбрасывает сломанную мебель: на одном столе стоял даже сломанный стул, и рядом с ним часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину. Тут же стоял прислоненный боком к стене шкаф с старинным серебром, графинчиками и китайским фарфором. «
В доме Плюшкина даже самое прекрасное становится безобразным.
«. По стенам навешано было весьма тесно и бестолково несколько картин: длинный пожелтевший гравюр какого-то сражения. В ряд с ними занимала полстены огромная почерневшая картина, писанная масляными красками, изображавшая цветы, фрукты, разрезанный арбуз, кабанью морду и висевшую головою вниз утку. » Весь дом героя — кладбище старых и не нужных вещей. Такое мрачное, холодное жилище является прямым отражением его безжизненной скупой души.
Как и характер Плюшкина, его дом убогий, скудный и мертвый. Он завершает портретную галерею помещиков. Плюшкин образец бесчувственности, жадности и накопительства доходящего до абсурда. Он, в какой то мере, и есть мертвая душа.
Интересно, не правда ли? Все-таки дизайн интерьера — не просто расстановка предметов, покупка мебели и трата времени и денег. Это то, что является частичкой нас, сложный и важный процесс. Ведь не только в реальной жизни, но и как мы увидели в литературных произведениях интерьер может рассказать много о хозяине дома, о его увлечениях, вкусах, предпочтениях.
Не бойтесь творить, создавать, экспериментировать как в дизайне, так и в жизни, ведь как говорил Гоголь: “Едва ли есть высшее из наслаждений, как наслаждение творить!”
Господский дом Коробочки в поэме «Мертвые души», описание интерьера
Помещица Коробочка является одной из центральных героинь поэмы «Мертвые души».
Господский дом Коробочки в поэме «Мертвые души», описание интерьера
«. Бричка, въехавши на двор, остановилась перед небольшим домиком, который за темнотою трудно было рассмотреть. «
«. Дождь стучал звучно по деревянной крыше и журчащими ручьями стекал в подставленную бочку. «
«. Чичиков вышел в гостиную, где провел ночь. «
Гостиная Коробочки: описание интерьера
«Да у тебя-то, как у борова,
вся спина и бок в грязи!»
Художник А. Афанасьев.«. Чичиков кинул вскользь два взгляда: комната была обвешана старенькими полосатыми обоями. «
«. на картинах не всё были птицы: между ними висел портрет Кутузова и писанный масляными красками какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нáшивали при Павле Петровиче. «
«. между окон старинные маленькие зеркала с темными рамками в виде свернувшихся листьев;
«. за всяким зеркалом заложены были или письмо, или старая колода карт, или чулок. «
На стене в гостиной Коробочки висят старинные часы, которые издают пугающие звуки:
«. стенные часы с нарисованными цветами на циферблате…»
«. странным шипением, так что гость было испугался; шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями; но, взглянувши вверх, он успокоился, ибо смекнул, что стенным часам пришла охота бить.
За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и, наконец, понатужась всеми силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошел опять покойно щелкать направо и налево. «
«. Часы опять испустили шипение и пробили десять. «
«. Вот здесь и расположитесь, батюшка, на этом диване. «
«. В гостиной давно уже было все прибрано, роскошные перины вынесены вон, перед диваном стоял покрытый стол. «
7 потрясающих воплощений птиц в искусстве и литературе
Птицы-символы на картинах художников, птицы-герои в произведениях писателей — колоссальный пласт культуры, а в ней напоминание о законах природы и о высоте над головой. Белый голубь, вернувшийся с ветвью оливы в клюве, — мир; ворон — посланец ада. Ночные птицы, совы — не только символ мудрости и интуиции, но и символ мрака. Благодаря книге Энгуса Хайледна и Кендра Уилсона мы собрали для вас несколько примеров потрясающего соединения мира птиц и художественных произведений.
Фрэнк Кадоган Купер «Синяя Птица»
Отношения птиц и людей в искусстве почти всегда — отношения птиц и женщин, и крайне редко птица — только птица. Это необычное создание с синим оперением — принц, а заточенная в роскошной тюрьме девушка — принцесса. Корона на шее птицы — знак высокого происхождения, и, познакомившись с сюжетом сказки «Синяя птица», мы узнаем, что эта странная пара воссоединится, когда принц обретет человеческий облик. В птицу его превратила колдунья, но благодаря этому он смог навещать плененную принцессу.
Стиль Фрэнка Кадогана Купера, вдохновленный искусством Возрождения, прекрасно подходит для изображения закрытых пространств, лишенных ощущения глубины. Один из последних прерафаэлитов, Купер был вынужден писать более формальные портреты, чтобы заработать на жизнь, но сердце его всегда лежало к иным идеалам. Это чувствуется в его картинах, выставленных в Королевской академии художеств в 1950-х и словно не затронутых временем.
Данте Габриэль Россетти «Блаженная Беатриса»
Россетти, нося такое же имя, что и Данте Алигьери, ощущал глубокую связь с итальянским поэтом. Будучи известным художником и поэтом, сооснователь Братства прерафаэлитов перевел сборник стихов Данте «Новая жизнь». На картине «Блаженная Беатриса», повествующей о всепоглощающей любви и потере, Россетти изображает свою недавно умершую от передозировки лауданума жену и музу Лиззи Сиддал в роли Беатриче.
Художник несколько раз переделывал эту картину. На первой цветок мака был белым, а голубь, вестник смерти, — ярко-красным. В финальной версии на лице Беатриче/Лиззи стало меньше страдания, голубь лишился зловещей окраски, которая перешла на цветы мака снотворного. Форд Мэдокс Браун завершил картину после смерти самого Россетти, последовавшей за годами болезненного пристрастия к снотворному и виски.
Уильям Джеймс Уэбб «Сипуха»
Сипухи летают ночью, на рассвете или закате их не встретишь. В сказаниях и легендах их ночной образ жизни связывается с недобрыми делами: призрачные, роковые птицы, вестницы смерти. Такими именами их награждала народная молва.
Острый клюв и когти сделали свое дело — мышь еще не съедена, но уже мертва. Продолжением к названию стали строки стихотворения Теннисона «Сова на колокольне»: «Одна, застыв, как нежива, / На колокольне спит сова» — а в это время «домой бегут коты» и «звенит надой в ведре». Другими словами, дело происходит на рассвете. Сова с закрытыми глазами отдыхает в тепле сарая.
На выставке в Королевской академии художеств в 1856 г. суровый критик Джон Рёскин тепло отозвался о картине: «Коричневое крыло просто великолепно», добавив, однако: «…но мне кажется, что грудь могла бы быть лучше проработана».
Валентин Кэмерон Принсеп «Леди Бути-Наме, или рассказы попугая»
Семья Принсеп вращалась в высших кругах Викторианской эпохи, сочетая жесткость колониалистических взглядов с богемными идеалами. Родители Валентина Принсепа с художником Джорджем Фредериком Уоттсом открыли неформальный салон в Литтл-Холланд-Хаус в Западном Лондоне. Из этой семьи вышли фотограф Джулия Маргарет Кэмерон и, поколением позже, Ванесса Белл и Вирджиния Вулф.
Уоттс жил у Принсепов, арендовав большой «вдовий флигель» на земле, где теперь разбит Голландский парк. Друг семьи если и не учил юного Валентина, то приглядывал за ним, и вскоре тот отправился в Италию со своими друзьями Джоном Эвереттом Милле и Эдвардом Бёрн-Джонсом. Вэл, как его называли, ничем не выделялся на фоне прерафаэлитов. Он поступил в Королевскую академию художеств с несколькими соседями, жившими на окраине земельного владения Холланд.
Рожденный в Калькутте, Принсеп имел склонность к восточным сказкам. «Тути-наме», или «Рассказы попугая», — собрание персидских новелл, появившееся в XIV в. Рассказчиком выступает попугай, почитавшийся сказителем как в Персии, так и в Индии. Он развлекает свою госпожу на протяжении 52 ночей, уберегая ее от соблазнов.
Карел Фабрициус «Щегол»
У этого изображения в натуральную величину, помещенного на обложке нашумевшего романа Донны Тартт «Щегол», своя не менее интересная история. Дощечка с рисунком — работа Карела Фабрициуса, ученика Рембрандта и одного из малоизвестных мастеров Делфтской школы живописи. Фабрициус, упоминающийся в основном в исследованиях о Вермеере (на которого он повлиял) и сам редко вызывающий интерес у специалистов, ушел из жизни тридцатидвухлетним как раз в тот год, когда изобразил эту небольшую домашнюю птичку. Художник погиб при взрыве пороховых складов, уничтожившем четверть города — в том числе его мастерскую и большинство картин.
Роман Тартт начинается с описания картины, выставленной в художественном Метрополитен-музее в Нью-Йорке, — ею любуются мальчик и его мать, которая вскоре погибает при взрыве. Мальчик забирает картину с собой. Хоть взрывы и сопровождают этот шедевр оптической иллюзии, тромплей, предназначен он для того, чтобы мирно разглядывать его издалека — тогда птица и кормушка кажутся объемными, совсем настоящими на фоне оштукатуренной стены. Только на близком расстоянии видно, что это плоский рисунок, выполненный широкими мазками.
Рене Магритт «Человек в котелке»
Работы Магритта прочно осели в нашем сознании — костюм, трубка, котелок. Иногда перед лицом человека яблоко, иногда — голубь.
Магритт, бельгийский художник по рекламе, чей слегка отстраненный стиль повлиял на Уорхола и поп-арт в целом, быстро получил признание как сюрреалист и к 1960-м обрел широкую известность. Он отыскал близкие для себя темы и придерживался их, находя необычное в обычном. Магритт разделял любовь Уорхола к повторениям, за что обоих подвергали критике, но моментально узнаваемые стили этих художников до сих пор остаются иконой графического дизайна.
Этот господин в шляпе может быть как самим Магриттом, так и любым узнаваемым вымышленным персонажем — от Джона Стида из «Мстителей» до месье Юло. Голубь здесь служит неожиданным и интересным графическим элементом и, конечно, символом — не такой привычный, как сизый уличный, не слишком яркий, как попугай, он приносит свет и безмятежность.
Образ персонажа Джона Стида из сериала «Мстители» (1961). Источник: Kinopoisk
Охара Косон «Ласточка над океанской волной»
Японское искусство всегда превозносилось в западном мире, а с некоторых пор и Япония, в свою очередь, стала заимствовать у соседей. В предвоенные годы ХХ в. появился стиль син-ханга, воспроизводящий элементы европейской живописи в традиционной японской гравюре. Эти работы отправлялись, как правило, на Запад, где они пользовались большим спросом. Когда позже в ХХ столетии снова возник интерес к син-ханга, работы в этом стиле приобретали за пределами Японии. «Новая гравюра» в самой Японии ценилась невысоко.
Традиционно японские изображения цветов и птиц, катё-э, переданные по-западному реалистично и ярко, производили впечатление на европейцев и влияли на их творчество — это влияние можно проследить даже в «Забавных симфониях» Диснея. Культурный обмен прекратился на волне милитаризма перед Второй мировой войной.
Несмотря на это, ласточка, в обеих культурах связанная с переселением, все летит над океаном в теплые края.
Картины с какими то птицами
Н. В. Гоголь. Рисунок художника К. Мазера. 1840 г. Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Академии Наук СССР.
Мертвые души. Том первый
В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, словом, все те, которых называют господами средней руки. В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным; только два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нем. «Вишь ты», сказал один другому, «вон какое колесо! Что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось в Москву, или не доедет?» — «Доедет», отвечал другой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» — «В Казань не доедет», отвечал другой. — Этим разговор и кончился. Да еще, когда бричка подъехала к гостинице, встретился молодой человек в белых канифасовых панталонах, весьма узких и коротких, во фраке с покушеньями на моду, из-под которого видна была манишка, застегнутая тульскою булавкою с бронзовым пистолетом. Молодой человек оборотился назад, посмотрел экипаж, придержал рукою картуз, чуть не слетевший от ветра, и пошел своей дорогой.
Когда экипаж въехал на двор, господин был встречен трактирным слугою, или половым, как их называют в русских трактирах, живым и вертлявым до такой степени, что даже нельзя было рассмотреть, какое у него было лицо. Он выбежал проворно с салфеткой в руке, весь длинный и в длинном демикотонном сюртуке со спинкою чуть не на самом затылке, встряхнул волосами и повел проворно господина вверх по всей деревянной галдарее показывать ниспосланный ему богом покой. — Покой был известного рода; ибо гостиница была тоже известного рода, то-есть именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов, и дверью в соседнее помещение, всегда заставленною комодом, где устроивается сосед, молчаливый и спокойный человек, но чрезвычайно любопытный, интересующийся знать о всех подробностях проезжающего. Наружный фасад гостиницы отвечал ее внутренности: она была очень длинна, в два этажа; нижний не был выщекатурен и оставался в темнокрасных кирпичиках, еще более потемневших от лихих погодных перемен и грязноватых уже самих по себе; верхний был выкрашен вечною желтою краскою; внизу были лавочки с хомутами, веревками и баранками. В угольной из этих лавочек, или, лучше, в окне, помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною, как смоль, бородою.
Пока приезжий господин осматривал свою комнату, внесены были его пожитки: прежде всего чемодан из белой кожи, несколько поистасканный, показывавший, что был не в первый раз в дороге. Чемодан внесли кучер Селифан, низенькой человек в тулупчике, и лакей Петрушка, малый лет тридцати, в просторном подержаном сюртуке, как видно с барского плеча, малый немного суровый на взгляд, с очень крупными губами и носом. Вслед за чемоданом внесен был небольшой ларчик красного дерева, с штучными выкладками из карельской березы, сапожные колодки и завернутая в синюю бумагу жареная курица. Когда всё это было внесено, кучер Селифан отправился на конюшню возиться около лошадей, а лакей Петрушка стал устроиваться в маленькой передней, очень темной конурке, куда уже успел притащить свою шинель и вместе с нею какой-то свой собственный запах, который был сообщен и принесенному вслед за тем мешку с разным лакейским туалетом. В этой конурке он приладил к стене узенькую трехногую кровать, накрыв ее небольшим подобием тюфяка, убитым и плоским, как блин, и, может быть, так же замаслившимся, как блин, который удалось ему вытребовать у хозяина гостиницы.
Покамест слуги управлялись и возились, господин отправился в общую залу. Какие бывают эти общие залы — всякой проезжающий знает очень хорошо: те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма и залосненные снизу спинами разных проезжающих, а еще более туземными купеческими, ибо купцы по торговым дням приходили сюда сам-шест и сам-сём испивать свою известную пару чаю; тот же закопченный потолок, та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом, на котором сидела такая же бездна чайных чашек, как птиц на морском берегу; те же картины во всю стену, писанные масляными красками; словом, всё то же, что и везде; только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал. Подобная игра природы, впрочем, случается на разных исторических картинах, неизвестно в какое время, откуда и кем привезенных к нам в Россию, иной раз даже нашими вельможами, любителями искусств, накупившими их в Италии, по совету везших их курьеров. Господин скинул с себя картуз и размотал с шеи шерстяную, радужных цветов косынку, какую женатым приготовляет своими руками супруга, снабжая приличными наставлениями, как закутываться, а холостым, наверное не могу сказать, кто делает, бог их знает: я никогда не носил таких косынок. Размотавши косынку, господин велел подать себе обед. Покамест ему подавались разные обычные в трактирах блюда, как-то: щи с слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярку жареную, огурец соленый и вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам; покамест ему всё это подавалось, и разогретое и просто холодное, он заставил слугу, или полового, рассказывать всякий вздор о том, кто содержал прежде трактир и кто теперь, и много ли дает дохода, и большой ли подлец их хозяин; на что половой по обыкновению отвечал: «О, большой, сударь, мошенник». Как в просвещенной Европе, так и в просвещенной России есть теперь весьма много почтенных людей, которые без того не могут покушать в трактире, чтоб не поговорить с слугою, а иногда даже забавно пошутить над ним. Впрочем, приезжий делал не всё пустые вопросы; он с чрезвычайною точностию расспросил, кто в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, словом — не пропустил ни одного значительного чиновника; но еще с большею точностию, если даже не с участием, расспросил обо всех значительных помещиках, сколько кто имеет душ крестьян, как далеко живет от города, какого даже характера и как часто приезжает в город; расспросил внимательно о состоянии края: не было ли каких болезней в их губернии, повальных горячек, убийственных каких-нибудь лихорадок, оспы и тому подобного, и всё так обстоятельно и с такою точностию, которая показывала более, чем одно простое любопытство. В приемах своих господин имел что-то солидное и высмаркивался чрезвычайно громко. Неизвестно, как он это делал, но только нос его звучал, как труба. Это, повидимому, совершенно невинное достоинство приобрело, однако ж, ему много уважения со стороны трактирного слуги, так что он всякий раз, когда слышал этот звук, встряхивал волосами, выпрямливался почтительнее и, нагнувши с вышины свою голову, спрашивал: не нужно ли чего? После обеда господин выкушал чашку кофею и сел на диван, подложивши себе за спину подушку, которую в русских трактирах вместо эластической шерсти набивают чем- то чрезвычайно похожим на кирпич и булыжник. Тут начал он зевать и приказал отвести себя в свой нумер, где, прилегши, заснул два часа. Отдохнувши, он написал на лоскутке бумажки, по просьбе трактирного слуги, чин, имя и фамилию, для сообщения, куда следует, в полицию. На бумажке половой, спускаясь с лестницы, прочитал по складам следующее: Коллежский советник Павел Иванович Чичиков, помещик, по своим надобностям. Когда половой всё еще разбирал по складам записку, сам Павел Иванович Чичиков отправился посмотреть город, которым был, как казалось удовлетворен, ибо нашел, что город никак не уступал другим губернским городам: сильно била в глаза желтая краска на каменных домах и скромно темнела серая на деревянных. Домы были в один, два и полтора этажа, с вечным мезонином, очень красивым, по мнению губернских архитекторов. Местами эти дома казались затерянными среди широкой, как поле, улицы и нескончаемых деревянных заборов; местами сбивались в кучу, и здесь было заметно более движения народа и живописи. Попадались почти смытые дождем вывески с кренделями и сапогами, кое-где с нарисованными синими брюками и подписью какого-то Аршавского портного; где магазин с картузами, фуражками и надписью: «Иностранец Василий Федоров»; где нарисован был билиярт с двумя игроками во фраках, в какие одеваются у нас на театрах гости, входящие в последнем акте на сцену. Игроки были изображены с прицелившимися киями, несколько вывороченными назад руками и косыми ногами, только что сделавшими на воздухе антраша. Под всем этим было написано: «И вот заведение». Кое-где просто на улице стояли столы с орехами, мылом и пряниками, похожими на мыло; где харчевня с нарисованною толстою рыбою и воткнутою внес вилкою. Чаще же всего заметно было потемневших двуглавых государственных орлов, которые теперь уже заменены лаконическою надписью: «Питейный дом». Мостовая везде была плоховата. Он заглянул и в городской сад, который состоял из тоненьких дерев, дурно принявшихся, с подпорками внизу в виде треугольников, очень красиво выкрашенных зеленою масляною краскою. Впрочем, хотя эти деревца были не выше тростника, о них было сказано в газетах при описании иллюминации, что город наш украсился, благодаря попечению гражданского правителя, садом, состоящим из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу в знойный день, и что при этом было очень умилительно глядеть, как сердца граждан трепетали в избытке благодарности и струили потоки слез в знак признательности к господину градоначальнику. Расспросивши подробно буточника, куда можно пройти ближе, если понадобится к собору, к присутственным местам, к губернатору, он отправился взглянуть на реку, протекавшую посредине города, дорогою оторвал прибитую к столбу афишу с тем, чтобы, пришедши домой, прочитать ее хорошенько, посмотрел пристально на проходившую по деревянному тротуару даму недурной наружности, за которой следовал мальчик в военной ливрее, с узелком в руке, и, еще раз окинувши всё глазами, как бы с тем, чтобы хорошо припомнить положение места, отправился домой прямо в свой нумер, поддерживаемый слегка на лестнице трактирным слугою. Накушавшись чаю, он уселся перед столом, велел подать себе свечу, вынул из кармана афишу, поднес ее к свече и стал читать, прищуря немного правый глаз. Впрочем, замечательного немного было в афишке: давалась драма г. Коцебу, в которой Ролла играл г. Поплёвин, Кору — девица Зяблова, прочие лица были и того менее замечательны; однако же он прочел их всех, добрался даже до цены партера и узнал, что афиша была напечатана в типографии губернского правления, потом переворотил на другую сторону узнать, нет ли и там чего-нибудь, но, не нашедши ничего, протер глаза, свернул опрятно и положил в свой ларчик, куда имел обыкновение складывать всё, что ни попадалось. День, кажется, был заключен порцией холодной телятины, бутылкою кислых щей и крепким сном во всю насосную завертку, как выражаются в иных местах обширного русского государства.