красный смех о какой войне
Красный смех Л. Андреева. Художест-ное своеобразие
Свою повесть «Красный смех» Леонид Андреев писал очень быстро, около 9 дней, ибо боялся и сам сойти с ума. Написана она по мотивам русско-японской войны. И хотя Андреев на самой войне не был, он был свидетелем несчастного случая, произошедшего в Ялте с двумя турками. Обезображенное лицо одного из них, его окровавленная улыбка произвели на писателя сильное впечатление.
Также «Красный смех» имеет широкую интертекстуальную базу. В нём можно заметить мотивы новелл Гаршина «Трус», «Четыре дня», конечно же, «Красного цветка», да и вообще всего его военного цикла. Однако Андреев мастерски концентрирует эти мотивы, гиперболизирует, интенсифицирует, доводит до предела. Его образы-символы сложнее и динамичнее по сравнению с более статичными у Гаршина, которые, в сущности, не угрожали герою. В итоге мы видим сложный, яркий и ёмкий образ Красного смеха, от которого не спрятаться, ибо он вездесущ.
Андреев в совершенстве овладел техникой «потока сознания». Он воссоздал весь процесс мыслей и чувств человека, а не отдельные частички размышления героев.
В своей неомифологической повести Андреев мастерски синтезировал принципы символизма и экспрессионизма, изобразил искусство крика. Она имеет разорванную композицию, фрагментарное повествование, отображающее неупорядоченность мыслей в потоке сознания, и состоит их 2-х частей.
1 часть – более чувственная. Старший брат пропускает через себя те «безумие и ужас», которые его окружают. Он погружён в них, ощущает тот беспредельный красный туман, который обволакивает кровавую бойню, не желая отпускать своих жертв. И, казалось бы, герой смог вырваться ценой своего здоровья из этой жуткой мясорубки, ему завидуют, ведь он едет домой! Но война не может пройти бесследно в сознании человека. Она настигает его и в тихой гавани родного дома, куда герой так стремился, где надеялся найти долгожданное отдохновение и телу, и душе. Старший брат обретает не тихое домашнее счастье, а поглощён пучиной беспросветного безумия. Надежды на спасение нет! Впереди только смерть…
2 часть – более рациональная. Младший знает о войне сквозь призму переживаний старшего и сначала даже пытается оценивать, анализировать ужасы войны, её последствия. Однако, видя отголоски войны, которые постепенно проявляются в тех местах, где боевые действия ещё не начались, наблюдая за постепенной деградацией сознания брата, слушая и записывая его рассказы, пропуская через себя кошмарные картины безысходного мрака и отчаяния, он постепенно погружается в бездну, его тоже накрывает волной безумия.
Мощно и ёмко показан универсальный и устойчивый в творчестве Андреева конфликт между человеком и роком, проблема жизни и смерти как онтологических категорий. Писателя не интересовала конкретная историческая ситуация, конкретные даты. Война показана как явление без времени, вне времени. Это могла быть, в принципе, любая война. И его новая поэтика, основанная на эстетике морального шока, помогла раскрыть универсальную идею. Нельзя убивать себе подобных! Война – это плохо! Война – это страшно!
Андреевым ярко показан контраст война – дом. Красным солнцу, небу, земле, глазам лошади, льющейся крови противопоставляются голубые обои комнаты. Именно мечта о доме создавала иллюзию временного спасения и помогала хоть ненадолго вырваться из мира «безумия и ужаса», перенестись в родную обитель. Однако и там героя не оставляло беспокойство. Образ, соединяющий дом и войну, – безумный пикник: тот последний островок, за который, как за единственное спасение, хватались измученные войной люди. Но дома, как оказалось, спасения тоже ждать не приходится. Ибо постепенно красное небо и солнце охватывают и этот спокойный уголок. Образ окровавленной планеты со снятым скальпом, несущейся в никуда, – символ недочеловека. Да, если где-то идёт война, то искать полноценности не приходится.
Образ солнца, которое могло бы согревать, радовать, дарить надежду, является негативным. Оно сжигает, испепеляет, иссушает.
Также дана негативная оценка концепции Ницше о «сверхчеловеке», которая появляется в тексте трижды:
— доктор, жаждущий превратить всю планету в сумасшедший дом и сделаться в нём господином,
— старший брат, желающий, подобно Заратустре, писать о цветах и песнях,
— сильные мира сего, развязывающие войны и возомнившие себя властелинами чужих жизней.
Красный смех – символо-мифологический образ дьявола. Однако он складывается не сразу. Понемногу, постепенно он увеличивается, конкретизируется, вбирая и концентрируя в себе всё то, что способен ощутить человек, и воплощается в невообразимый коктейль из зрительных, слуховых, обонятельных, осязательных ощущений старшего брата, которые дополняются впечатлениями младшего и от услышанных рассказов покойного, и от увиденного им самим на улицах.
Однако даже после своего воплощения образ Красного смеха продолжает развитие, пока не захватывает всю планету, пока неотвратимо не порабощает сознание людей. К концу произведения напряжение достигает наивысшего предела. Вокруг царит атмосфера всеобщего безумия. Финалом является апокалипсис (миф о конце света). Вся планета заполнена Красным смехом. Спасения нет.
О красном смехе и современном мире
Георгий Соколов
В 1904 году началась Русско-Японская война.
Для той части мира, в которой находимся мы с вами, это была первая война XX века.
В том же году Леонид Андреев написал рассказ «Красный смех». В рассказе — об этой самой войне.
Офицера ранят — и он лишается ног.
Вторая часть — свидетельства брата вышеупомянутого офицера. Комиссованный, он вернулся домой, в те интерьеры, которые так часто представлял, находясь там. До войны он был критиком. Его усадили за его письменный стол, он занёс руку над бумагой — и вместо текста стал чертить безумные линии, в исступлении разрывая бумагу. Сошёл с ума.
Дальше его сумасшествие становится фоном для мыслей и переживаний его брата.
Вот что кажется поразительно актуальным — тонкость того покрова, который мы называем цивилизацией.
Мне почему-то кажется, что всё просто: после войны (такой, какой она стала в XX веке) невозможно писать то же, что писал раньше. Буквы на бумаге, ровные или неровные, аккуратные или корявые, больше или меньше осмысленные и обдуманные, — всё это невозможно, взорвано всё, оторвало не только ноги, но и прежний мир. Поэтому единственно возможное писание — это вот такие сумасшедшие линии, клочья бумаги, летящие в стороны.
Вот и у нас так. Думаю, что не буду оригинален, когда скажу, что люди, инфантильные по отношению к политике, предыдущие пятнадцать лет имели возможность плевать на неё, занимаясь творчеством, от подобных тем далёким. А многие даже выросли на такой возможности, сама возможность их воспитала и сформировала. Но теперь это невозможно, теперь полное отрицание того, что происходит, того, что уже есть, уже длится, уже сейчас — это признак отсутствия творческой, художественной, если угодно, совести. Автономия творчества от политики нарушена, потому что автономия политики от жизни человеческой — нарушена.
Ещё один момент из «Красного смеха». Второй из братьев — в театре, зажатый со всех сторон толпой людей, создающих аншлаг. И ему в голову приходит безумная мысль: «Кто мне мешает крикнуть — привстать, обернуться назад и крикнуть: «Пожар! Спасайтесь, пожар!».
Судорога безумия охватит их спокойные члены. Они вскочат, они заорут, они завоют, как животные, они забудут, что у них есть жены, сестры и матери, они начнут метаться, точно пораженные внезапной слепотой».
Вот что кажется поразительно актуальным — тонкость того покрова, который мы называем цивилизацией. Одно неловкое движение — и дырочка просверлена, и животная природа, хаос, которым мы наполнены и которым наполнен наш мир, — прорвутся, вырвутся на свободу. И сколько раз уже вырывались — да что там в двадцатом веке, уже в двадцать первом! Приходят, например, люди в парк и рубят деревянных «идолов», которые сочтены ими оскорбительными для православных.
Осложняется дело тем, что великое множество «продуктов культуры» почему-то пытаются заставить своих потребителей поверить в то, что это не так. Вернее, забыть об этом, забыть об ирреальности мира. И продолжают рассказывать истории, продолжают множить вариации сюжетов, продолжают создавать «психологические» произведения, а ещё и «философские».
В результате, как можно предположить, если вы пойдёте в театр и крикните «пожар!», паники не будет. На вас посмотрят как на идиота или, может быть, нагрубят. Даже если пожар на самом деле произойдёт… На неоценимом для антропологов в качестве источника башорге есть масса цитат на эту тему, вот одна:
начнётся война: завоют сирены, загремят взрывы снарядов, засвистят пули. а мы умрём спокойно — будем до последнего думать, что это чей-то рингтон.
Немного хочется сказать о Леониде Андрееве.
Это писатель, которого нельзя назвать ныне неизвестным. Однако его до сих пор далеко не всегда выводят из-за спин более известных современников, которых в школах изучали дольше и подробнее. А между тем Андреев отнюдь не является писателем второго ряда.
В начале своей литературной карьеры он был весьма близок к социал-демократам и Горькому, который напечатал первый сборник его рассказов в «Знании» большим тиражом (переиздавался одиннадцать или двенадцать раз — не помню). Эта дружба стала непоправимым грехом Андреева в глазах представителей символистских и «мирискуснических» кругов: Мережковский, Гиппиус, Бенуа и прочие очень его невзлюбили. Он платил им полной взаимностью.
Затем с Горьким они разошлись, эс-деки сорвались с цепи, нещадно критикуя его — особенно усердствовал Луначарский, тексты которого об Андрееве поражают поверхностностью и необоснованностью суждений. К тому же, от них, от «своих», писатель попросту не ожидал такого удара, о чём не раз писал тому же Горькому.
Очень известный и, пожалуй, самый читаемый писатель в России 1900-х годов в конце этого десятилетия был критикуем и непринимаем буквально всеми участниками литературного процесса. Это постепенно сводило его популярность на нет, в то время как писать хуже он не стал.
[В порядке примечания замечу, что по темам и проблемам, которые Андреев затрагивал в своём творчестве, он зачастую был разнообразнее и ярче своих равновеликих современников. Косвенным доказательством этого служит отношение к нему Л. Н. Толстого. Литературный патриарх тех лет Андреева скорее не любил, чем любил (напомните мне, какого современного себе писателя он безоговорочно хвалил?), но, как показал в своей книге об Андрееве В. Беззубов, Лев Николаевич читал все новые произведения Андреева. Делал он это, по предположению Беззубова (с которым я согласен) потому, что Андреев, один из немногих в то время, затрагивал в своём творчестве темы и вопросы, которые волновали и самого Толстого. Примеров множество. Самый известный — рассказ «Бездна», который Толстой ругал страшными воплями. Ответ Андреева (в письме одному критику): «Читали, конечно, как обругал меня Толстой за «Бездну»? Напрасно это он — «Бездна» родная дочь его «Крейцеровой сонаты», хоть и побочная».]
Рискну даже предположить, что если бы Андреев не умер в 1919-м, то, когда в 30-е годы надо было дать Нобелевскую премию кому-то из русских эмигрантских писателей, Андреев был бы первым претендентом. Основываюсь я в этом предположении, во-первых, на том, какой высокий интерес вызывал он своим творчеством в Европе и Америке, а, во-вторых, на силе и громогласности критики, которую он обрушивал как на новую власть, так и на писателей, которые ей так или иначе служили, в первую очередь — на своего некогда ближайшего друга Горького, расхождение с которым оказалось так непоправимо.
Нобелевская премия, её наличие либо отсутствие — конечно, не показатель мастерства и величины писателя. А «недооценённость» — это давно штамп. Поэтому я просто рекомендую вам обратить внимание на творчество писателя, который является значимой фигурой для русской культуры начала XX века.
В статье использованы фотопортреты Л. Андреева, а также фотография Кирилла Кондратенко. Прочитать рассказ можно, например, здесь .
Леонид андреев «красный смех» — мои заметки. Анализ рассказа “Красный смех” Андреева Л. Н
«Анализ по рассказу Андреева «Красный смех»»
В 1904 году был написан рассказ «Красный смех» — остро эмоциональный отклик на русско-японскую войну. Это, по словам автора, «дерзостная попытка, сидя в Грузинах, дать психологию настоящей войны. Однако войны Андреев не знал и потому, несмотря на свою необычайную интуицию, не смог дать правильной психологии войны. Отсюда нервная возбужденность в рассказе, доходящая порой до истерического размышления о судьбе писател, отсюда и фрагментарность повествования. «Красный смех» — типичный образец экспрессионизма, к которому все больше тяготел Андреев. В рассказе две части, состоящие из глав, названных обрывками. В I части дано описание ужасов войны, во II — безумие и ужас, охватившие тыл. Форма «обрывков из найденной рукописи» позволила автору естественно, без видимого нарушения логической последовательности (рукопись могла быть «найдена» в клочках) выдвигать на первый план одни лишь ужасы войны, охватившее людей безумие. Рассказ и открывается этими словами: «…безумие и ужас». И все в нем окрашено В красный цвет крови, ужаса, смерти.
Писатель изображает войну как абсолютную бессмысленность. На фронте сходят с ума оттого, что видят ужасы, в тылу—оттого, что думают о них. Если там убивают, думают герои рассказа, то это может прийти и сюда. Война входит в привычку. Герою Андреева легче привыкнуть к убийствам, чем согласиться, что это временно, преодолимо. Если участник русско-японской войны В. Вересаев говорил о спасительной привычке, которая не дает человеку одичать среди убийств, то для Андреева привычка к войне кошмарна и может принести лишь к сумасшествию.
Критика подчеркивала односторонность взгляда Андреева па войну, болезненный психологический надрыв в ее описании. «Красный смех»,— писал Вересаев,— произведение большого художника-неврастеника, больно и страстно переживавшего войну через газетные корреспонденции о ней» ‘. Но при всей односторонности и нагромождении кошмарных образов, снижающих гуманистический пафос произведения, рассказ сыграл определенную положительную роль. Написанный с позиций пацифизма, он осуждал всякую войну, но в тех условиях воспринимался как осуждение конкретной войны — русско-японской, и это совпало с отношением к ней всей демократической России.
Высоко оценил «Красный смех» Горький, считавший его «чрезвычайно важным, своевременным, сильным». Однако великий писатель упрекал Андреева в том, что фактам он противопоставил свое субъективное отношение к войне. Л. Андреев, возражая Горькому, подчеркивал, что он и стремился выразить прежде всего свое отношение и что темой рассказа явилась не война, а безумие и ужас войны. «Наконец, мое отношение — также факт, и весьма немаловажный»,— писал он2. В этом споре отражены не просто творческие, а мировоззренческие позиции обоих писателей: Горький говорил об объективном значении фактов, Андреев выступал в защиту субъективного отношения художника к фактам, которое, однако, легко приводило к утрате общественного критерия в оценке явлений, что у Андреева наблюдалось довольно часто.
Бесспорно, что в рассказе Андреева гипертрофированы ужасы. Однако это лишь особый прием изображения войны как явления противоестественного. Подобное изображение войны русская литература знала и до Андреева: «Севастопольские рассказы» Л. Толстого, рассказ В. Гаршина «Четыре дня», в котором также сделан акцент на ужасах войны, гибель человека показана с ужасающими натуралистическими подробностями и представлена как нечто бессмысленное. Вряд ли можно говорить о прямом воздействии этих писателей на Андреева, хотя бы потому, что у них была более четкой гуманистическая и социальная позиция. Однако «Красный смех» написан во многом в этой традиции, так же, как и — позже — «Война и мир» Маяковского («в гниющем вагоне на сорок человек четыре ноги»), военные рассказы украинского писателя С. Васильченко «На золотому лош», «Чорш маки», «Отруйна квитка» и особенно «святий гомш», в которых ощущается некоторая зависимость от андреевского экспрессионистского метода изображения войны.
Анализ рассказа Андреева «Цветок под ногой»
В другом рассказе «цветок под ногой» автор пишет от лица 6-его Юры. Произведение об ошибках и невнимательности взрослых. Юрочка не может не любить маму, для которой гости важнее сына, которая спешит на свидание с возлюбленным втайне от отца. Мальчик становится свидетелем ее безрассудств, но молчит. Ребенок многого еще не понимает, но уже инстинктивно ощущает, как правильно и должно поступить. Дети всегда чувствуют напряжение между родителями. Юрочка, словно цветок, который никто на именинах не замечает. Он под ногою матери. А все, что под ногою, часто мешает. Он по детской внимательности обращает внимание на каждую пылинку этого огромного таинственного мира, в то время, как он сам едва заметен на фоне родительских проблем.
В данном произведении Андреев использует такой троп, как олицетворение: «страшно становилось за судьбу праздника»; «день бежал так быстро, как кошка от собаки» (оно же и сравнение); «всюду легла ночь, заползала в кусты».
Присутствует и звукопись:
«звуки все сразу били в него, рычали, гремели, ползали, как мурашки по ногам».
Части речи
Части речи на позициях в предложении
В каждом столбце максимальное значение отмечено жирным шрифтом, что позволяет по первым трём-пяти столбцам примерно представить типичное для произведения начало предлоджения. Например, последовательность «местоимение-существительное, глагол, прилагательное, существительное» может быть чем-то вроде «Он срубил старое дерево…»
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | |
| Существительное | 11 | 17 | 19 | 20 | 24 | 25 | 28 | 22 | 24 | 25 | 25 | 24 | 30 | 26 | 30 | 28 | 25 | 33 | 28 | 28 |
| Прилагательное | 3.4 | 6.4 | 9.1 | 9.3 | 9.7 | 10 | 8.9 | 10 | 10 | 12 | 11 | 12 | 11 | 13 | 10 | 9.2 | 9.9 | 11 | 14 | 14 |
| Глагол | 15 | 32 | 33 | 27 | 24 | 24 | 24 | 24 | 22 | 22 | 24 | 22 | 18 | 18 | 19 | 20 | 19 | 14 | 16 | 21 |
| Местоимение-существительное | 34 | 22 | 11 | 14 | 12 | 9.9 | 10 | 11 | 8.7 | 8.7 | 7 | 7.5 | 6.9 | 9.7 | 8.2 | 8.7 | 8.1 | 5.9 | 8.4 | 7.2 |
| Местоименное прилагательное | 3.1 | 4.2 | 2.6 | 3.2 | 3.5 | 4.2 | 3.9 | 2.9 | 4.6 | 4.9 | 2.6 | 4.5 | 5.2 | 5.7 | 4.2 | 4.5 | 6.9 | 5 | 6.2 | 2 |
| Местоимение-предикатив | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 |
| Числительное (колич-ое) | .80 | .20 | .70 | .80 | .70 | .50 | .30 | .00 | .40 | .20 | .70 | .40 | .50 | 1.1 | .30 | .80 | .30 | .70 | .00 | .40 |
| Числительное (порядковое) | .10 | .50 | .30 | .10 | .00 | .20 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 |
| Наречие | 5.7 | 5.3 | 3.6 | 2.3 | 2.3 | 1.4 | 2.7 | 3 | 4.2 | 2.8 | 3.9 | 2.2 | 2.7 | 2.7 | 3.4 | 3.1 | 3 | 3.3 | 2.2 | 5.6 |
| Предикатив | .20 | .50 | .30 | .80 | .10 | .30 | .20 | .30 | .00 | .00 | .00 | .00 | .20 | .30 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 |
| Предлог | 9 | 4.6 | 10 | 9.2 | 10 | 9.2 | 7.6 | 9.3 | 9.7 | 7.5 | 11 | 11 | 9.4 | 9.7 | 9.2 | 9.8 | 12 | 11 | 9.2 | 8 |
| .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | |
| Союз | 16 | 2.3 | 4.3 | 9.4 | 9.9 | 11 | 11 | 12 | 10 | 11 | 10 | 11 | 11 | 9.7 | 9.5 | 10 | 9.6 | 11 | 11 | 8 |
| Междометие | .20 | .00 | .00 | .00 | .30 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .40 | .00 |
| Вводное слово | .10 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .40 | .00 |
| .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | |
| Частица | 1.1 | 4.2 | 4.5 | 2.5 | 2.3 | 3.2 | 2.6 | 3.2 | 3.8 | 2.6 | 3.3 | 2.2 | 2 | 1.6 | 3.4 | 2.2 | 2.4 | 2.6 | 2.2 | 3.2 |
| .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | .00 | |
| Причастие | .30 | .60 | .80 | 1.4 | 1.1 | 1.5 | 1.1 | 2.9 | 2.3 | 3 | 1.7 | 3 | 3.7 | 2.2 | 2.6 | 3.6 | 3.6 | 2.3 | 2.2 | 2.4 |
| Деепричастие | .00 | .00 | .10 | .10 | .10 | .20 | .20 | .30 | .20 | .00 | .00 | .20 | .00 | .50 | .30 | .00 | .30 | .00 | .00 | .00 |
Биграммы частей речи
п р и л а г а т е л ь н о е
( к о л и ч е с т в е н н о е )
( п о р я д к о в о е )
с л о в о
Распознавание автора текста
Алгоритм распознавания автора текста, разработанный в 2008 году Львовым Алексеем (creator) для Лаборатории Фантастики, основан на сравнении лингвистического профиля текста с идентичными по структуре лингвистическими профилями авторов для выявления наиболее точного совпадения. Лингвопрофили авторов вычисляются заблаговременно и хранятся в базе данных как массивы усреднённых показателей и их среднеквадратичных отклонений по всем текстам автора. Таких показателей насчитывается более тысячи, часть из которых приведена выше.
Эмпирический подсчёт показал, что совокупный анализ этих данных, взятых в весовых долях, позволяет определить автора романа с точностью 98.79%, рассказа — 84.32% (при условии, что в базе данных имеется лингвистический профиль истинного автора). Алгоритм сложен и обладает рядом инновационных решений, что позволяет достичь высокой точности в сравнении с прототипами, основанными на анализе одних лишь символьных биграмм.
Алгоритм работы лингвоанализатора кратко описан в статье «Лингвистический анализ текста и распознавание автора».