когда в москве горели торфяники каком году
В 1972 году Москва и область также были окутаны дымом от горящих торфяников
Ситуацию, которая связана с лесными пожарами, сейчас отслеживать может каждый желающий. Какой район горит, а в каком удалось справиться с огнём, сегодня можно узнать не только благодаря СМИ. Эта тема обсуждается на сайтах в интернете.
Снимки задымлённых территорий делают со спутников. Несмотря на все усилия, быстро остановить стихию никогда не удаётся. А как в столичном регионе справлялись с крупными очагами возгорания в семидесятые годы?
Фотографии, сделанные в Москве и области в 1972 году, показывают, что смог и дым от лесных пожаров и тогда мучили местных жителей. Правда, в те времена подобные фото редко публиковали, на теме пожаров власти внимания не заостряли.
Станислав Сергеев, обозреватель газеты «Известия»: «Очень любопытный момент: в заметке писали, что у нас все благополучно, а вот на западе, в Вашингтоне, люди страдают от жары, есть смертельные случаи».
Полностью замолчать проблему пожаров было, конечно, невозможно, тем более, что местное начальство вынуждено было организовывать отряды добровольцев, силы которых зачастую были единственным, на что могли рассчитывать власти.
Геннадий Беленовский, в 70-е г.г. лесничий: «У кого были мотоциклы, автомобили, мы их привлекали, снабжали топливом, и они помогали тушить пожары».
Леса, тем не менее, продолжали гореть, несмотря на все усилия пожарных, добровольцев и привлеченной к тушению армии. Порой стихию не могло остановить ничто.
Виктор Келин, заслужанный лесовод России: «Налетел огненный фронт со стороны Егорьевска, и за час сгорело 800 гектаров леса».
В этих пожарах, конечно, гибли люди. В основном, жертвами становились те, кто боролся с огнём.
Алексей Онацкий, очевидец: «В торфяниках проваливались бульдозеры, люди пропадали, их же там найти невозможно…»
Притом, что собственно температура, по сегодняшним меркам, не была такой уж экстремальной, в некоторых районах тогда за три летних месяца не упало ни единой капли дождя. Вера Якубчак, возглавлявшая горком компартии в Шатуре, вспоминает, что смог иногда не рассеивался по несколько дней.
Вера Якубчак, в 1972 г. первый секретарь ГК КПСС г. Шатура: «Солнышко было в дыму, размером с медную монетку. И картошка у нас взошла, и сразу листья опали, весь урожай погиб».
Вера Якубчак из-за пожаров того лета так и не дождалась приезда кубинского лидера Фиделя Кастро, который должен был перенимать в Шатурском районе опыт по добыче торфа. Торф загорелся, визит отменили. Правда, дорогу новую, радуется Вера Якубчак, построить успели, она намеренно не спешила сообщить строителям новость об отмене поездки Кастро.
Пожары торфяников в Московской области. Справка
По данным Главного управления МЧС РФ по Московской области, в Подмосковье насчитывается 12 пожароопасных районов, среди которых Орехово-Зуевский, Солнечногорский, Клинский, Шатурский, Серпуховской. Под угрозу лесных и торфяных пожаров попадают 400 населенных пунктов, а также 800 километров линий связи и электропередачи, 600 километров железнодорожных магистралей, 800 километров трасс областного и федерального значения.
В связи с осушением торфяных болот в Московской области в конце весны и летом регулярно вспыхивают торфяные пожары. Фактически, горящие торфяники не потухают даже зимой, но в жаркое время года горение усиливается.
В Московском регионе за последние 50 лет наиболее засушливыми летними сезонами оказались 1972, 1992 и 2002 годы, когда полыхали лесные и торфяные пожары на территории Московской и прилегающих к ней областей.
В 1972 году в Подмосковье было зарегистрировано 3088 лесных и торфяных пожаров на площади 32900 га. Пожары унесли жизни 104 человек, от них пострадало 650 тыс. га леса. Опасная обстановка сложилась в Шатуре, Орехово-Зуевском, Егорьевском, Ногинском и павлово-Посадском районах Московской области, где находятся мощные торфяные залежи и сосредоточены предприятия по добыче торфа. К борьбе с пожарами были привлечены рабочие предприятий, колхозники, милиция, мобилизована землеройная техника, насосные установки, транспортные средства. В борьбе с пожарами принимали участие почти 15 тысяч самоходных землеройных машин и более 2500 тысяч пожарных машин и насосных устройств, которые работали непрерывно по 14-20 часов в сутки. Пожары были ликвидированы к 10 сентября.
В весенне-летний период 1992 г. на территории Московской области возникло 1198 очагов лесоторфяных пожаров на общей площади 2300 га. Ущерб от них составил более 400 миллионов рублей. Значительно пострадала окружающая природная среда, животный и растительный мир области. Огнем уничтожено свыше 1200 га леса. В задымленных зонах находились десятки городов и населенных пунктов. На ликвидации пожаров были задействованы 13 тысяч человек и более 3000 единиц техники.
Сложная пожароопасная обстановка сложилась в Подмосковном регионе в августе-сентябре 2002 года. Всего в области возникло 2046 очагов возгорания общей площадью 3 тысячи гектаров. Пожары из глубинных районов Подмосковья добрались до столицы и бушевали в непосредственной близости от МКАД. В Шатурском районе сгорела деревня Ширяево. В разной степени пострадали 23 муниципальных образования. Материальный ущерб от лесоторфяных пожаров составил около 550 миллионов рублей, а с учетом восстановительных мероприятий ‑ более 1 миллиарда рублей.
При тушении пожаров было задействовано свыше 5 тыс человек, более 1,1 тыс единиц техники, в том числе авиация, спецпоезда, военная техника.
Лесные и торфяные пожары сезона 2002 года вызвали достаточно редкое явление ‑ интенсивное задымление г. Москвы. Первое серьезное задымление г. Москвы наблюдалось в конце июля, но было относительно кратковременным. До конца августа 2002 года задымление Москвы наблюдалось только в отдельные дни. В конце августа Москва оказалась в условиях продолжительного интенсивного задымления, которое продолжалось до 10 сентября.
С 2002 года на территории области оставались непотушенными около 20 торфяников, которые тлели всю зиму на глубине 16-18 метров. До 1 мая 2003 года в Московской области были потушены все тлеющие торфяники. Благодаря прохладной погоде летом число лесо-торфяных пожаров в Подмосковье в 2003 году по сравнению с 2002 годом уменьшилось в 18 раз.
Количество и площадь лесоторфяных пожаров в Подмосковье в 2008 году были необычно низкими. Основной причиной этого явились погодные условия 2008 года: год был весьма влажным, в результате чего даже осушенные торфяники в основном были залиты водой, и опасность возникновения лесных и торфяных пожаров на протяжении всего летнего периода была минимальной.
С начала пожароопасного периода 2009 года в Московской области, по данным регионального МЧС, было зафиксировано 716 очагов природных пожаров на общей площади 103,2 гектара, из них было зарегистрировано 336 лесных пожаров на площади почти 79 гектаров и 380 торфяных пожаров на площади более 24 гектаров.
Природные пожары были зарегистрированы в 18 муниципальных образованиях Московской области. Зоной повышенной пожарной опасности был восток и юго‑восток Подмосковья, где произошло 609 природных пожаров, что составляет более 88% от общего числа зарегистрированных пожаров. Больше всего пожаров такого рода произошло в Шатурском, Егорьевском и Орехово-Зуевском районах.
Материал подготовлен на основе информации открытых источников
«Тела людей не горели, а распухали от температуры» 10 лет назад Москва задыхалась от смога, а вокруг сгорали целые деревни. Может ли это повториться?
Л есные пожары бушуют в России каждое лето, уничтожая огромные территории, однако это происходит далеко в Сибири и на Дальнем Востоке. На борьбу с ними тратят огромные средства: только в рамках нацпроекта «Экология» на спасение лесов направят 151 миллиард рублей. Но десять лет назад все было иначе. Пожары превратили несколько регионов Центральной России в зону боевых действий, не менее 60 человек погибли, другие потеряли близких, крышу над головой, результаты труда всей своей жизни, обгорели, лишились здоровья из-за окутавшего Москву смога. Под напором огненного шторма исчезали целые населенные пункты. Все это обнажило запущенные, годами игнорируемые проблемы. Но это привело и к невероятному духовному подъему, сплочению людей. Специальный корреспондент «Ленты.ру» Сергей Лютых побывал там, где десять лет назад огонь уничтожал все на своем пути, узнал о том, как сейчас живут погорельцы, и попытался понять, как усвоила страна тот жестокий урок.
Перед скромным деревенским домом идет стройка. Забетонированное основание и столбы ― забор будет очень солидным и одним из самых дорогих в селе. Похоже, будто кто-то выкупил скромное, никому не нужное хозяйство, чтобы построить себе коттедж, но пока ничего не снес.
Однако первое впечатление обманчиво. Владелец тут не менялся, и именно он один, житель Верхней Вереи Алексей Рязанов, трудится над элитной оградой в свободное время. Местные прозвали его Леша-Чекист.
«Если деньги есть, то лучше взять сруб. Пусть там фундамент подведет ― коробка эта будет держать», ― разговор с незнакомым прохожим о строительстве Алексей переводит на лекцию о древесине.
«Бери из-под топора, а не калиброванный, как из-под станка, где самый цимес снимают. Оно, может, еще не дороже выйдет», ― Рязанов вообще-то тракторист, но про лес он знает все, как и любой другой житель Верхней Вереи.
Это тебе не дачники, для которых сосновый бор — место для сбора грибов и мечтательных прогулок. Тут он хозяин.
«Чтобы дерево не гнило, нужно использовать верхний слой, тот, что под шкурой. Это самая крепкая часть, а что внутри — это труха», ― продолжает селянин, проводя руками по воздуху, как пилой или топором.
Десять лет назад, 29 июля 2010 года, Рязанов вцепился этими руками в руль старенького трактора, прорываясь через ад ― центр огненного шторма, поглотившего село. Он был одним из последних, кто смог вырваться оттуда живым и спас два десятка земляков, укрывшихся в прицепе.
Если бы трактор заглох, то никто бы из них не выжил. Он оставил трактор в месте, которое казалось безопасным, где сам и спасенные им люди пересели на автобус. Но трактор вскоре настиг пожар, и от него остался только остов, который запечатлели, вероятно, все фотографы, побывавшие на месте трагедии.
Жители Верхней Вереи знают о лесе все. Он окружал их с детства, кормил их, но то, что пришло к ним 29 июля 2010 года, вызвало не просто удивление, а потерю ощущения реальности происходящего. О пожарах они до этого тоже знали все. Вернее, думали, что знают.
«Свет был до последнего. Насос работал, качал воду из колодца. Я обливал дом. Внутрь забежишь, отдышишься. В доме прохладненько, дыма нет такого, как на улице», ― рассказывает другой житель села, муж местной библиотекарши Натальи. Мужчина ремонтировал свой мотоцикл и сперва не хотел говорить о пожарах 2010-го, но кое-что решил рассказать, чтобы передать ощущение, которое не передадут никакие видео тех событий из YouTube.
«Потом электричество пропало, поливать больше не было возможности. Почти в тот же миг от леса, на высоте метра или полутора над землей, к дому пошли языки пламени, ― говорит селянин. ― Было чувство, будто бы это был не естественный огонь, а какой-то ядреный, химический».
Это было как во сне, и с каждой минутой все меньше походило на реальность: «Дом стоит, вроде огня рядом с ним нет, а потом стекла вылетают, и он изнутри уже горит, как будто он в микроволновке подогрелся».
«Огонь приносит свет, а это была тьма»
Десять лет спустя следы лесных пожаров 2010 года обнаружить все еще несложно, ведь сгорели многие тысячи гектаров леса, и это в самой густонаселенной части страны, а не в глухой сибирской тайге.
Всего в сотне километров от Москвы стоит полюбившаяся сталкерам «заброшка» — деревня Моховое. Издалека трудно понять, почему там больше никто не живет. С дороги видно несколько многоквартирных каменных домов, что-то наподобие советского ДК или спорткомплекса. Здания стоят посреди большого, заросшего молодняком песчаного поля.
Это место не представляется таким уж зловещим, пока не подойдешь ближе. Тогда в зеленых зарослях открываются обгоревшие стволы деревьев, остатки жилищ, какие-то вещи, утопающие в песках, в ямах, оставшихся на месте выгоревших погребов и подвалов.
Будто бы находишься в центре одного большого кострища, которому нет ни конца ни края.
«Раньше здесь был густой лес», ― мужчина, представившийся Александром Константиновичем, проезжал мимо заброшенного поселка, но остановился, когда увидел бродящего по развалинам незнакомца.
Жители Мохового, по его словам, тоже были экспертами по древесине и всему, что с нею связано. Они видали разное, но не то, что пришло из леса и за полтора десятка минут полностью уничтожило поселок.
«Огонь приносит свет, а это была тьма. Чудовищная, смертоносная сила, которую просто невозможно было остановить, ― вспоминает мужчина. ― Огромные огненные шары летели по небу со стороны леса на высоте 15 метров над землей. Что это? Ураган?»
Про тьму ― это не аллегория. Людям, которые до последнего боролись за свое жилье, пришлось спешно спасаться бегством на автомобилях, прорываться с включенными фарами в условиях нулевой видимости туда, где путь еще не был перекрыт огнем.
Кто замешкался, не смог покинуть дом или пытался спрятаться в подвале, погибли. На въезде в Моховое стоит крест и табличка с именами этих людей.
«В Моховом тракторист погиб, который просто отошел от своего бульдозера и задохнулся в дыму. Местные пожарные погибли вместе с пожарной машиной. Они проявили себя как настоящие герои, но их сил просто не хватило», ― рассказал «Ленте.ру» Григорий Куксин, руководитель противопожарной программы Гринпис России.
Григорий попал туда через несколько дней после того, как эта деревня сгорела. Принимал участие в защите соседних поселений.
Два этих поселка, Моховое и Верхняя Верея, которые отделяют друг от друга несколько сотен километров, сгорели в один день и едва ли не в один и тот же час.
Официально в Верее погибло 12 человек, а в Моховом ― 13.
«Возгорания попросту игнорировали»
По словам Куксина, атмосферу мистического ужаса перед пожарами подстегивали СМИ, пестрившие заголовками о сгоревших за считанные минуты селах, однако ситуация была куда более прозаичной: и Моховое, и Верхнее Верея были окружены торфяниками. О «болотном» прошлом говорит и старое название Вереи ― Гибловка.
«Что касается Мохового, то уничтоживший деревню пожар начался не в июле и даже не в июне, а в мае, ― утверждает эксперт. ― Вернее, там было несколько пожаров, которые со временем объединились. Один из них, самый проблемный, возник после тренировок военных с использованием систем залпового огня на полигоне Сельцы в Рязанской области».
Торф, как известно, до того как были построены трубопроводы с сибирскими газом и нефтью, наравне с углем широко использовался в СССР в качестве топлива. Для его добычи осушались болота, но учитывая особую горючесть, уровень воды могли не только понижать, но и поднимать при необходимости. Этим занималось особое ведомство.
В новой России про торфяники будто забыли. Выбросили из головы то, что о них надо заботиться. Запомнили лишь то, что торфяные пожары якобы возникают только во второй половине лета.
«Мол, торф не горит весной. На самом же деле в 2010 году эти уже возникшие возгорания попросту игнорировали, не подавали в отчетах. Между тем в мае еще можно было ситуацию переломить, пока достаточно воды [в торфянниках] оставалось», ― говорит собеседник «Ленты.ру».
Летняя жара до конца осушила почву, и торфяники горели на большую глубину. С этим уже практически ничего нельзя было сделать, а власти, по словам Куксина, продолжали либо игнорировать, либо занижать сведения о площади пожаров.
«Заберитесь в пруд и пересидите беду»
У Куксина есть объяснение и тому кошмару с огненными шарами, скачущими над деревьями, который на всю жизнь запомнили погорельцы. Речь шла о верховом пожаре, характерном для таежных безлюдных регионов.
«Это большая редкость для Центральной России. Здесь даже хвойные леса сильнее фрагментированы: больше дорог, плоский рельеф, плотная инфраструктура. Совсем не так, как в тайге, ― объясняет он. ― До 2010 года верховые пожары здесь были только, наверное, в 1972 году».
Поэтому даже те, кто по своей должности знал, что такое верховой пожар, сперва не могли поверить, что он может произойти где-нибудь во Владимирской области.
Так было в случае с поселком Красный Маяк. Куксин с коллегами, изучив снимки со спутника, стали звонить региональным властям, спрашивать, нужна ли им помощь с подходившим к этому населенному пункту пожаром, измерявшимся уже тысячами, а не сотнями гектаров. Однако в ответ они услышали: «У нас верховой пожар? Да что вы говорите! У нас почти ничего не горит».
Куксин надеялся, что государственные структуры все же сами подключатся в решающий момент, но этого не произошло.
«На месте мы увидели, что несколько домов в поселке сгорело, но местные жители его с огромным трудом отстояли. Мы немножечко дотушили на подъездах какие-то отдельные очаги вблизи дороги, чтобы ее не задымляло», ― вспоминает он.
В беседах с жителями выяснилось, что там был настоящий ад на земле. Огонь подходил все ближе, но никакой помощи не было. Работала только местная пожарная часть, а вышестоящие инстанции говорили: никакой авиации не будет, никакой техники и людей тоже.
От чиновников люди слышали примерно следующее: «Вот у вас есть пруд посередине — если поселок будет гореть, то заберитесь в пруд и пересидите беду».
Мало того — жителям Красного Маяка пытались мешать рассказывать о произошедшем, обещая проблемы за любые контакты с журналистами.
«Про лесную охрану забыли»
Пожары 2010 года обнажили проблему, на которую уже несколько лет, с момента принятия нового, как утверждают специалисты, неработоспособного Лесного кодекса, пытались не обращать внимания ― лесное хозяйство фактически оказалось бесхозным, беззащитным.
Лес, которым в советское время заведовало отдельное министерство, стало некому охранять. Работников лесничеств сократили в десятки раз. Они уже не знали толком, к какому ведомству относятся и на что имеют право.
«Про лесную охрану забыли. Такого понятия не было тогда закреплено ни в одном нормативном документе, ― говорит Григорий Куксин. ― При этом существовала абсолютная зацикленность руководителей на том, чтобы не допустить плохой отчетности».
С другой стороны, продолжалась варварская добыча пиломатериалов, а многие селяне, с которыми добровольцы встречались весной 2010 года, не видели связи между подожженной ими травой и лесным, торфяным пожаром.
«Они были уверены, что без этого весна не наступит и урожая не будет. За последующие годы такая практика существенно сократилась. Много труда было потрачено на пропаганду, разъяснение пагубности таких «дедовских методов» земледелия», ― добавил собеседник «Ленты.ру».
Впрочем, как оказалось, даже в одной Нижегородской области, где сгорели Верхняя Верея и еще несколько деревень, ситуация с пожарами отличалась и зависела от отношения к ним арендаторов. Одни бросали все силы на тушение уже с мая, а другие продолжали заготавливать древесину. Такие претензии были, в частности, к Выксунскому лесхозу со стороны бывших лесников.
Многие надежды и разочарования людей были связаны с МЧС. От этого ведомства ждали решительных действий, но у его сотрудников не было полномочий вмешиваться в лесные дела и тем более тратить на это дорогостоящие вылеты своей авиации. По крайней мере, до объявления режима ЧС.
Сами местные жители были также стеснены жесткими запретами и ответственностью за спил деревьев, входящих в состав гослесфонда.
Однако в июле и августе лесными пожарами занимались уже все, кто только мог, невзирая на полномочия: добровольцы, лесники, пожарные. Многие рисковали жизнью, некоторые погибли, защищая жителей.
«Резиновые тапки — символ божьей любви»
Валерий Доронкин вернулся в Москву из отпуска, когда пожары были в самом разгаре. В квартире было нечем дышать, ему было очень плохо физически и психологически.
Заехал по каким-то делам на работу ― в Синодальный отдел по благотворительности Русской православной церкви. Там ему рассказали о сгоревших деревнях и о том, что людям нужна помощь.
«Первое, о чем просили пострадавшие, помимо питьевой воды и еды, разумеется, это резиновые тапочки. У людей не было обуви никакой, а нужно разбирать пепелища», ― рассказал Доронкин «Ленте.ру». Кроме того, был большой спрос на лопаты, грабли. Из продуктов требовались макароны и тушенка — то, что не пропадет в жару и легко хранить, готовить.
У отдела по благотворительности свое здание и просторный двор. Они дали объявление о сборе помощи в СМИ, и вскоре к ним начали приходить люди. В регионы отправились добровольцы-разведчики, чтобы выяснить, кому и какая помощь еще нужна.
«Сначала их было немного, но затем поток людей, приносивших и привозивших вещи и продукты, стал практически нескончаемым, круглосуточным», ― вспоминает Валерий Доронкин, который две недели прожил на сборном пункте, без возможности даже помыться и сменить одежду.
На его глазах шла быстрая самоорганизация добровольцев, участвовавших в приеме, сортировке и отправке вещей. Все держалось на абсолютном взаимном доверии между незнакомыми друг с другом людьми.
«Подошла какая-то женщина с утра, и я попросил ее задержаться на два часа, чтобы проследить за тем, чтобы другие раскладывали по отдельным кучам постельное белье, лопаты, продукты и так далее. Это была совершенно незнакомая мне женщина, но она тут же включалась в работу, ни о чем особо не спрашивая», ― рассказывает Доронкин.
Кроме того, он попросил эту незнакомку самой найти нескольких человек, кто останется возле каждой из куч. И такие люди вскоре нашлись. Они сами разбирались, как координировать действия между собой.
«Я такого не видел ни до, ни после. Это было самое вдохновляющее и осмысленное, что я делал в своей жизни», ― признается собеседник «Ленты.ру».
Постепенно из хаоса рождался порядок. Появились люди, которые каждый день приходили и брались за одно и то же дело. Были те, кто занимался только доставкой, и так далее. Но главное — волонтеры научились формировать грузы и оперативно отправлять их туда, где их ждали.
Однажды приехала некая женщина и сказала, что для такой-то деревни нужны грабли, макароны, тушенка и лопаты — все это необходимо было ей здесь и сейчас, а находившиеся тогда на сборном пункте вещи уже были сформированы в партии для четырех других деревень, откуда люди обратились раньше.
«Возник даже некий скандал, ведь все тогда были взволнованны. Я был непреклонен и говорил, что прямо сейчас она ничего не получит, а женщина ссылалась на то, что ей уже тут пообещали по телефону, ― рассказывает Валерий. ― И вот во время нашего разговора мне передают трубку и говорят, что в Королеве какие-то люди собрали как раз то, что ей нужно. Они готовы отвезти туда, куда скажем, только обратили внимание, что машина их может сломаться по дороге. Мы попросили их оставаться на месте и отправили к ним ту самую женщину».
В другом случае волонтеры загрузили внедорожник в какую-то деревню, проверили все по списку и выяснили, что нет резиновых тапок, а на месте ждут 20 пар. На сборном пункте ничего не было. Решили, что делать нечего ― придется везти то, что есть, но в самый последний момент подъехала иномарка, из которой вышел человек с пластиковым тазиком, в котором лежали несколько десятков пар резиновых тапок.
«Как тут не вспомнить про Бога? ― говорит Доронкин. ― Эти резиновые тапки ― символ божьей любви для меня на всю жизнь теперь!»
Он хорошо помнит стоявшие в огромной очереди под погрузку машины: отечественные развалюхи и элитные иномарки, грузовики, внедорожники, универсалы и малолитражки. Все это были добровольцы, которые за свой счет готовы были не только мотаться в самые глухие деревни, но и вот так, порой часами ждать своей очереди, понимая, что на этот их личный героизм никто, в общем-то, не обратит внимания.
«За те две недели я понял, что происходившее во время Великой Отечественной войны и еще более отдаленные эпические рассказы из нашей истории — это не выдумки, а люди реально такие есть в нашей стране», ― говорит Валерий.
Одним только синодальным отделом по благотворительности, взаимодействовавшим более чем с восемью тысячами добровольцев, к началу осени в пострадавшие районы было отправлено около 262 тонн гуманитарной помощи. Но благотворительных организаций работало множество.
Другие волонтеры брались за тушение пожаров. Добровольцев были тысячи. По словам Григория Куксина, они очень быстро научились действовать организованно, купили себе необходимое оборудование — пожарные рукава, мотопомпы, бензопилы, научились ими пользоваться. Возникло сообщество «Пожары.ру» Натальи Вороницыной.
«Я не сразу узнал, что эта 30-летняя девушка, координировавшая отправку гуманитарной помощи, перемещение людей, материалов и техники, болела рассеянным склерозом и была прикована к постели, — рассказывает Куксин. ― У нее только пальцы свободно двигались, и она в интернете разруливала все эти потоки людей и средств».
Тогда же проявила себя Анна Барне. Она, будучи московским искусствоведом, внезапно погрузилась во всю эту историю с гуманитарной помощью и добровольческими группами.
«Потом она оставила свое основное занятие, гламурную, скажем так, жизнь искусствоведа и стала работать в «Авиалесоохране»», ― отмечает Куксин.
По его словам, тысячи добровольцев, действовавших самостоятельно и со своим оборудованием, напугали чиновников. Вскоре возникла идея, что нужно срочно урегулировать их деятельность, принять специальный закон.
«Однако в целом отправившиеся в леса волонтеры принесли не так уж много пользы, ― признает эксперт. ― Да, были спасены отдельные населенные пункты, но по, большому счету, когда обычным людям стало ясно, что нужно срочно включаться в борьбу, было уже поздно».
Сам Григорий Куксин с коллегами из «Гринпис» в 2010-м пытались действовать на опережение. С начала апреля устроили первую в своем роде двухмесячную противопожарную экспедицию силами общественников, двигаясь из южных регионов на север, вместе с весной.
«Мы проехали от берегов Каспия до Балтики на машинах с оборудованием и тушили пожары по дороге, ― вспоминает он. ― В каждом регионе я собирал пресс-конференции, собирал добровольцев, проводил тренинги, объяснял органам власти, что последствия будут очень тяжелыми, если срочно не взяться за ум».
Однако тогда чиновники не воспринимали всерьез людей, занимавшихся проблемой лесных пожаров на общественных началах, даже Куксина ― бывшего профессионального пожарного.
«Тела не сгорели, а распухли»
Сегодня в заброшенный поселок Моховое приезжают, чтобы пощекотать себе нервы, погрузиться в атмосферу классического «ужастика», найти и пролистать обгоревшую книжку в здании детского сада с облупившимися стенами, разрисованными граффити с узбекскими именами, пройтись по битым стеклам. Кто-то даже подвесил куклу на веревке в оконном проеме одного из сохранившихся домов.
Но это лишь декорации, слабое эхо того кошмара, с которым столкнулись люди, вернувшиеся на пепелища, в которые превратились их поселки в 2010 году. Для многих увиденное и пережитое тогда стало травмой на всю жизнь.
«Перед глазами стоят мертвые телята. Когда мы въехали, нашу машину остановили, попросили помочь опознать трупы. Тела людей не сгорели, а распухли от температуры. Я издалека только посмотрела, но не стала приближаться, а муж пошел», ― вспоминает Наталья, жительница и сотрудница библиотеки Верхней Вереи.
В первые годы после пожара у женщины был страх перед огнем, даже когда она смотрела в топку печи.
«Я так любила лес всегда, а после этого всего не хотела ходить по округе. Для меня она будто бы стала одним большим кладбищем», ― говорит она.
Погорельцы понесли не только моральные, но и колоссальные материальные потери, от которых опускались руки. Так, Наталья и ее муж перед самым пожаром построили себе дом, вложив в него все деньги и силы.
«Мы также использовали средства, полученные в рамках программы «Молодой семье — доступное жилье» — 460 тысяч рублей, ― вспоминает ее муж. ― В октябре должны были отчет сдать, что дом построен. Потом еще бегали доказывали, что дом действительно был, и мы деньги правильно освоили, ведь сгорело все подчистую».
Каждый по-своему выходил из отчаянного положения. Начались протесты ― люди небезосновательно боялись, что власти, допустившие, чтобы их дома сгорели, теперь останутся безучастными к их беде.