когда случилась чернобыльская авария в каком году
Авария в 1986 году на Чернобыльской АЭС. Историческая справка
В текущем году исполняется 30 лет со дня аварии на Чернобыльской атомной электростанции – крупнейшей техногенной катастрофы ХХ века по масштабам ущерба и последствиям.
В результате аварии произошел выброс в окружающую среду радиоактивных веществ, в том числе изотопов урана, плутония, йода-131 (период полураспада – 8 дней), цезия-134 (период полураспада – 2 года), цезия – 137 (период полураспада – 30 лет), стронция – 90 (период полураспада – 28 лет).
Было радиоактивно загрязнено 140 тыс. кв. км территории СССР, на которой проживало около 7 млн. человек. Наибольшему загрязнению подверглись территории России, Украины и Беларуси, в меньшей степени – других европейских стран – Австрии, Болгарии, Венгрии, Италии, Норвегии, Польши, Румынии, Англии, Греции, Германии, Финляндии, Швеции и Югославии.
В Российской Федерации радиоактивному загрязнению подверглось более 59 тыс. кв. км территории, в том числе около 2 млн. гектаров сельскохозяйственных угодий и около 1 млн. гектаров земель лесного фонда. На пострадавших территориях Российской Федерации проживало около 3 млн. человек, из них более 52 тыс. человек было переселено.
Для ликвидации последствий аварии была создана правительственная комиссия, председателем которой был назначен заместитель председателя Совета Министров СССР Б.Щербина. Для координации работ были также созданы республиканские комиссии в Белорусской, Украинской ССР и в РСФСР, различные ведомственные комиссии и штабы. В 30-км зону вокруг чернобыльской АЭС стали прибывать специалисты, командированные для проведения работ на аварийном блоке и вокруг него, а также воинские части, как регулярные, так и составленные из срочно призванных резервистов. Их всех позднее стали называть «ликвидаторами».
Затем начались работы по очистке территории и захоронению разрушенного реактора. Вокруг 4-го блока был построен бетонный «саркофаг» (т. н. объект «Укрытие»). Так как было принято решение о запуске 1-го, 2-го и 3-го блоков станции, радиоактивные обломки, разбросанные по территории АЭС и на крыше машинного зала были убраны внутрь саркофага или забетонированы. В помещениях первых трёх энергоблоков проводилась дезактивация. Строительство саркофага началось в июле и было завершено в ноябре 1986 года.
Основная часть работ была выполнена в 1986-1987 годах, в них приняли участие примерно 240 тысяч человек. Общее количество «ликвидаторов» (включая последующие годы) составило более 500 тысяч человек.
«Если дотянем до утра, будем жить вечно» Хроника ночи чернобыльской катастрофы глазами первых свидетелей
Ночью 26 апреля 1986 года реактор № 4 Чернобыльской атомной электростанции взорвался, положив начало одной из самых страшных ядерных катастроф в истории. Основываясь на более чем десятилетней работе, записях сотен бесед, на личной переписке, неизданных воспоминаниях и недавно рассекреченных архивных документах, журналист Адам Хиггинботам написал книгу, в которой показал чернобыльскую аварию глазами ее первых свидетелей — «Чернобыль: История катастрофы». Она выйдет в конце апреля в издательстве «Альпина нон-фикшн». С разрешения издательства «Лента.ру» публикует фрагмент текста.
Сразу после 1:25 утра, когда багровый конус пламени, переливающегося вокруг полосатой вентиляционной трубы, взлетел на 150 метров в небо над атомной станцией, в военизированной пожарной части №2 прозвучал сигнал тревоги. На главной панели в диспетчерской внезапно вспыхнули сотни красных сигнальных лампочек — по одной на каждую комнату комплекса Чернобыльской АЭС.
Лейтенант Правик скомандовал выезд, и один за другим три красно-белых пожарных ЗИЛа рванули к станции. 24-летний сержант Александр Петровский не нашeл свою каску и вместо нее схватил форменную фуражку Правика. Часы показывали 1:28. За рулем первого грузовика сидел Анатолий Захаров, крепкий общительный мужчина 33 лет. Он числился парторгом части и работал не только на станции, но еще и спасателем в городе: вооружившись биноклем и сев на моторную лодку, вытаскивал из Припяти пьяных купальщиков. Захаров повернул направо и на полной скорости погнал вдоль забора атомной станции. Крутой поворот налево, въездные ворота, и вот, проскочив мимо длинного, приземистого здания дизель-генераторов, они мчат по территории атомной станции. Включенная рация извергала распоряжения и вопросы: что произошло? Какие повреждения наблюдаете? Прямо за ними ехали две цистерны с водой, дежурный караул Припятской пожарной части тоже спешил на пожар. Лейтенант Правик объявил высший уровень тревоги, номер три, вызывая на помощь все свободные пожарные части Киевской области.
В ветровом стекле машины маячило здание станции. Захаров свернул на подъездную дорогу, проехал между бетонными сваями второго яруса и направил машину к северной стене третьего реактора. И там, с расстояния 30 метров, увидел то, что осталось от 4-го энергоблока.
Наверху, в зале управления 4-го блока, все говорили одновременно, а заместитель главного инженера Анатолий Дятлов пытался понять, что показывают приборы. Созвездие красных и желтых сигнальных ламп мигало над консолями пультов турбины, насосов и реактора, крякали не переставая электрические сирены. Картина вырисовывалась мрачная. Индикаторы показывали, что все восемь главных аварийных клапанов открыты, но воды в сепараторах не оставалось. Этот сценарий был за гранью максимальной проектной аварии, худший кошмар атомщика: активная зона задыхается без тысяч литров жизненно необходимого охладителя, растет угроза расплавления активной зоны.
А за пультом старшего инженера управления реактором Топтунова стрелки на циферблатах сельсинных датчиков замерли на отметке 4 метра, показывая, что стержни управления застряли намертво, не опустившись даже до половины. Топтунов освободил стержни от электромагнитных захватов, чтобы сила тяжести опустила их донизу, но почему-то они застряли, прежде чем остановился реактор. Серые жидкокристаллические цифры показаний ионизационных камер, размещенных вокруг активной зоны, бегали вверх и вниз. Там что-то еще происходило, но ни Дятлов, ни люди вокруг него уже не могли ни на что повлиять.
В отчаянии Дятлов повернулся к инженерам-практикантам Виктору Проскурякову и Александру Кудрявцеву и распорядился завершить остановку реактора вручную. Он велел им отправиться в реакторный зал и силой задвинуть стержни в ядро.
Практиканты послушались, но, как только они вышли из зала, Дятлов сообразил, что делает ошибку. Если уж стержни не падают под своим весом, их не удастся сдвинуть вручную. Он выскочил в коридор, чтобы вернуть практикантов, но они уже исчезли в облаках пара и пыли, заполнивших помещения и лестничные пролеты блока №4.
Вернувшись в зал управления, Дятлов начал отдавать приказы. Начальнику смены Александру Акимову он сказал, чтобы тот отпустил домой всех, без кого сейчас можно было обойтись, включая старшего инженера управления реактором Леонида Топтунова, нажавшего кнопку остановки реактора АЗ-5. Затем велел Акимову запустить насосы аварийного охлаждения и вытяжные вентиляторы и дал команду открыть клапаны трубы охлаждения. «Мужики, — сказал он, — мы должны подать воду в реактор».
Выше, на отметке «плюс 12.5», в комнате без окон, где сидели старшие инженеры, Александра Ювченко окружали пыль, пар и темнота. Из-за выбитой двери доносилось ужасное шипение. Ювченко нашарил на столе телефон, попробовал связаться с блочным щитом управления №4, но линия молчала. Потом кто-то позвонил с блочного щита управления №3 и сказал: «Срочно несите носилки».
Ювченко подхватил носилки и побежал вниз на отметку «плюс 10», но прежде, чем он добрался до зала управления, его остановил растерянный человек в почерневшей одежде, с окровавленным и неузнаваемым лицом. Только по голосу Ювченко понял, что это его друг, оператор насосов охлаждения Виктор Дегтяренко. Виктор сказал, что идет со своего рабочего места и что там остались люди, которым нужна помощь. Светя во влажную темноту фонариком, Ювченко увидел второго оператора по другую сторону кучи обломков. Грязный, мокрый и ошпаренный струей пара, он все же стоял на ногах. Он дрожал от шока, но отмахнулся от Ювченко. «Я в порядке, — сказал он. — Помоги Ходемчуку. Он в насосной».
Потом Ювченко увидел появившегося из темноты своего коллегу Юрия Трегуба. Его послали с блочного щита управления №4 вручную открыть вентили системы охлаждения высокого давления и залить активную зону реактора водой. Зная, что для этого потребуются как минимум двое, Ювченко направил раненого оператора туда, где ему окажут помощь, а сам пошел с Трегубом к емкостям охладителя. Ближайший вход был завален обломками, они спустились на два этажа вниз и оказались по колено в воде. Дверь в зал заклинило намертво, но через узкую щель они сумели заглянуть внутрь.
Все было разрушено. Гигантские стальные цистерны разорвало как мокрый картон, а там, где должны были быть стены и потолок зала, они увидели сияющие звезды. Внутренности затемненной станции заливал лунный свет.
Трегуб и Ювченко повернули в транспортный коридор и вышли наружу. Стоя в полусотне метров от реактора, они одними из первых осознали, что произошло с 4-м энергоблоком. Это было ужасающее, апокалиптическое зрелище: крыши над реакторным залом не было, правую стену почти полностью разрушило взрывом. Половина контура охлаждения исчезла: слева висели в воздухе емкости и трубы, которые питали главные циркуляционные насосы. Ювченко понял, что Валерий Ходемчук наверняка погиб: место, где тот стоял, было погребено под дымящейся кучей обломков, освещаемой вспышками, — оборванные кабели под напряжением 6000 вольт, толщиной с мужскую руку, раскачивались, «коротя» и осыпая искрами обломки.
И откуда-то из массы обломков железобетона и балок — из руин блока №4, в которых должен был находиться реактор,— Александр Ювченко увидел нечто еще более устрашающее: мерцающий столб эфирного бело-голубого света, поднимающийся прямо в ночное небо и исчезающий в бесконечности. Это странное, окруженное языками пламени от горящего здания и перегретых кусков металла и оборудования свечение на несколько секунд заворожило Ювченко. Но Трегуб потащил его назад, за угол, подальше от опасности: свечение, которое захватило воображение Ювченко, было вызвано радиоактивной ионизацией воздуха и почти наверняка означало, что открытый реактор смотрит сейчас прямо в атмосферу.
Когда три грузовика пожарной части №2 подъехали к 4-му блоку, им навстречу выбежал сотрудник пожарной безопасности станции. Это он вызвал пожарных. Анатолий Захаров выпрыгнул из своей кабины и огляделся. На земле беспорядочно валялись графитные блоки, многие еще светились от сильного жара. Захаров видел, как строили реактор, и точно знал, что это.
— Толик, что это? — спросил один из бойцов.
— Пацаны, это нутро реактора, — сказал Захаров. — Если дотянем до утра, будем жить вечно.
Правик приказал Захарову оставаться на связи и ждать указаний. Они с командиром взвода Леонидом Шавреем проведут разведку и найдут очаг возгорания.
— И тогда начнем тушить, — сказал Правик.
С этими словами они исчезли в здании станции.
Внутри турбинного зала 4-го блока двое пожарных увидели картину полного хаоса. Битое стекло, бетон и куски металла валялись повсюду; несколько ошеломленных операторов бегали тут и там в дыму, поднимавшемся от обломков; стены здания дрожали, и откуда-то сверху несся рев вырывающегося пара. Окна вдоль ряда А были разбиты, и лампы над турбиной №7 разлетелись; струи пара и горячей воды хлестали из изуродованного патрубка подающей трубы, вспышки пламени были видны сквозь клубы пара в районе топливных насосов. Часть крыши провалилась, и тяжелые обломки — выброшенные взрывом из здания реактора на крышу зала — продолжали падать сверху. В какой-то момент свинцовая пробка, закрывавшая канал реактора, кувыркаясь, упала с потолка и врезалась в землю в метре от оператора.
У Правика и Шаврея, обычных пожарных, не было приборов для измерения уровня радиации. Рации не работали. Они нашли телефон, попытались связаться с диспетчером Чернобыльской станции, чтобы узнать какие-то подробности происшествия, и не смогли дозвониться. Следующие 15 минут они бегали внутри станции, но ничего не установили наверняка, кроме того, что части крыши турбинного зала провалились, а то, что осталось, горело.
К тому времени, как Правик и Шаврей вернулись к своим товарищам, к 3-му энергоблоку прибыли пожарные из городской части Припяти. К двум часам ночи бойцы еще 17 пожарных частей со всей Киевской области направлялись к станции, а с ними поисковые команды, экипажи спасательных лестниц и цистерны. В Министерстве внутренних дел в Киеве уже создали кризисный центр и требовали докладывать об обстановке каждые 40 минут.
В своей квартире через улицу от Припятского отделения милиции Петр Хмель, командир первого караула военизированной пожарной части №2, готовился лечь спать после долгой вечерней попойки, когда в дверь позвонили. Это был Радченко, водитель из части.
«Пожар на четвертом блоке», — сказал он.
Хмель надел форму и спустился к присланному за ним УАЗику. Собираясь, Хмель успел прихватить полбутылки «Советского шампанского». Пока УАЗик поворачивал на улицу Леси Украинки, лейтенант припал к бутылке и осушил ее до донышка.
Тревога тревогой, но не пропадать же напитку.
В квартире на проспекте Ленина Виктора Брюханова разбудил телефонный звонок — через две минуты после взрыва. Когда он зажег свет, проснулась и жена. Звонки со станции посреди ночи не были чем-то необычным, но сейчас, пока муж слушал, что ему говорят в трубку, Валентина видела, как меняется выражение его лица. Виктор положил трубку, оделся и вышел из квартиры, не сказав ни слова.
Не было еще двух часов ночи, когда он приехал на станцию. Увидел изломанный контур четвертого блока, подсвеченный изнутри тусклым красным сиянием, и понял, что случилось худшее.
«Сяду в тюрьму», — подумал он.
Войдя в главный административный корпус, директор приказал открыть аварийный бункер в подвале. Он строился как убежище для персонала в случае ядерной войны. Укрепленный бункер вмещал кризисный центр со столами и телефонами для всех начальников отделов станции, обеззараживающие души, лазарет для раненых, воздушные фильтры, поглощающие отравляющие газы и радионуклиды из атмосферы, дизель-генератор и трехдневный запас пресной воды на 1500 человек — все это было надежно укрыто за стальной дверью воздушного шлюза. Брюханов сначала поднялся в свой кабинет на третьем этаже и попытался дозвониться до начальника смены станции. Тот не отвечал. Брюханов распорядился активизировать автоматическую систему телефонного оповещения, разработанную для информирования руководства об аварии высшей степени — Общей радиационной аварии. Это означало выброс радиации не только внутрь помещений станции, но и на поверхность земли и в атмосферу.
Приехал глава Припяти вместе с курировавшим станцию майором КГБ и секретарями парткомов города и станции. У них было много непростых вопросов. У директора ответов не было.
Длинное, узкое, с низким потолком помещение бункера, заставленное столами и стульями, быстро заняли вызванные по тревоге начальники отделов ЧАЭС. Брюханов сел у двери, за стол с несколькими телефонами и небольшим пультом, и начал докладывать об аварии своему руководству. Первым делом он позвонил в Москву в «Союзатомэнерго», затем — первому и второму секретарям Киевского обкома партии. «Случилось обрушение,— сказал он.— Непонятно, что произошло. Дятлов сейчас разбирается». Потом он позвонил в республиканское министерство энергетики и диспетчеру областных энергосетей.
Вскоре в бункере было уже человек 30-40. Гудела вентиляция, царила полная неразбериха. Гомон голосов отражался эхом от толстых бетонных стен — начальники подразделений вызывали по телефону сотрудников, все готовились закачивать воду в активную зону реактора №4. Брюханов неподвижно сидел за своим столом у двери: его обычное немногословие превратилось в ступор, движения были замедленными, казалось, он онемел от потрясения.
Увидев весь ужас разрушения 4-го блока снаружи, Александр Ювченко и Юрий Трегуб бросились назад в здание станции — доложить обстановку. Но, прежде чем они добрались до щита управления, их остановил начальник Ювченко, Валерий Перевозченко, начальник смены реакторного цеха. С ним были двое практикантов, которых Дятлов послал опустить стержни управления вручную. Ювченко попытался объяснить им, что это бессмысленно: стержней управления — да и самого реактора — уже не существовало. Однако Перевозченко настаивал: Ювченко видел реактор снизу, нужно оценить ущерб сверху.
Трегуб отправился к щиту управления, а Ювченко согласился помочь Перевозченко и практикантам найти доступ в реакторный зал. Приказ есть приказ, кроме того, у него был фонарь, а у них нет. Вчетвером они поднялись по лестницам с отметки «плюс 12» на отметку «плюс 35». Ювченко шел последним. Наконец, пройдя через лабиринт разрушенных стен и изогнутого металла, они добрались до массивной двери воздушного шлюза зала реактора. Стальная, заполненная бетоном дверь весила несколько тонн, шатунный механизм, который удерживал ее открытой, был поврежден взрывом. Если они войдут, и дверь за ними захлопнется, они окажутся в ловушке. Ювченко согласился остаться снаружи. Он уперся плечом в дверь и изо всех сил удерживал ее открытой, пока трое его коллег переступили через порог.
Внутри места почти не было. Перевозченко стоял на узкой приступке и светил вокруг себя фонариком Ювченко. Желтый луч фонарика выхватывал контуры «Елены», гигантского диска, косо висящего на краях корпуса реактора. Сотни проходивших сквозь него узких паровых труб были разорваны и свисали спутанными клубками, как волосы растерзанной куклы. Стержней управления не было в помине. Глядя в расплавленный кратер внизу, трое мужчин с ужасом осознали, что уставились прямо в активную зону — раскаленное чрево реактора.
Перевозченко, Проскуряков и Кудрявцев оставались на карнизе, пока Ювченко держал дверь, — минуту, не более. Но и это было слишком долго. Все трое получили смертельную дозу радиации за несколько секунд.
Когда, потрясенные увиденным, они ввалились обратно в коридор, Ювченко тоже решил взглянуть на разрушения. Но Перевозченко, ветеран атомного подводного флота, который отлично понимал, что случилось, отодвинул молодого человека в сторону. Дверь захлопнулась.
«Не на что там смотреть, — сказал он. — Идем отсюда».
«Радиация имеет вкус»: чернобыльская катастрофа глазами очевидцев
На устранение последствий взрыва четвертого реактора Чернобыльской АЭС 35 лет назад были брошены лучшие специалисты страны: физики, химики, инженеры, медики, военные. О том, как спасали первых пострадавших в московской клинической больнице № 6, как солдаты химических войск расчищали территорию от кусков ядерного топлива из разорвавшегося реактора и какие средства защиты использовали в опасной зоне, «Известиям» рассказали участники ликвидации последствий страшной аварии.
«Врачи работали на износ»
Первых пострадавших от радиации после взрыва на Чернобыльской АЭС доставили в Московскую клиническую больницу № 6. Сейчас это одно из учреждений ГНЦ Федеральный медицинский биофизический центр им. А.И. Бурназяна ФМБА России. Рассказывает врач-гематолог, ведущий научный сотрудник центра Михаил Кончаловский, принимавший участие в лечении чернобыльцев.
— Пострадавшие начали поступать в шестую клиническую больницу в первые два дня после аварии. В итоге около 200 человек заняли шесть этажей девятиэтажного главного здания. К нам привозили людей разной степени облучения, поэтому стояла задача в короткие сроки правильно и грамотно квалифицировать степень тяжести лучевой болезни в каждом конкретном случае. Профессионально мы к этому были абсолютно готовы, так как наше клиническое учреждение тогда уже накопило значительный опыт работы в этой области. Перед такой лавиной пациентов не спасовали, так как обладали специальными навыками.
В тот момент больница, естественно, была заполнена другими пациентами. Абсолютное большинство находившихся в палатах пришлось выписать или перевести в другие медучреждения. Сначала оставили онкобольных, но и их потом, к сожалению, пришлось выписать, так как для лечения чернобыльцев потребовались специальные стерильные палаты, где могли находиться пострадавшие с максимальным угнетением кроветворения и отсутствием иммунитета. За два-три дня больницу полностью освободили под чернобыльцев.
Многие пациенты были облучены тотально или, другими словами, относительно равномерно. Особенность такого общего лучевого поражения в том, что даже у крайне тяжелых больных, с третьей и четвертой степенью лучевой болезни, возникает так называемый латентный период, или период скрытого благополучия, занимающий, как правило, 7–10 дней. И вот как раз за эти дни нам нужно было определить дозу облучения каждого, провести диагностику, чтобы уже точно сформировать группу наиболее тяжелых. В нее вошло приблизительно 30 человек.
От абсолютного большинства пациентов, лежащих в палатах, радиоактивное излучение не исходило. Исключение составили два крайне тяжелых больных, у которых большие количества радионуклидов попали внутрь организма. Дозиметрист не разрешал даже останавливаться в коридоре возле дверей этих двух палат. Одного пострадавшего я помню — это был Виктор Дегтяренко, дежурный оператор реакторного цеха.
Среди тяжелых было более 20 пациентов, которые кроме облучения, то есть поражения кроветворения, имели еще и лучевые ожоги, занимающие большую поверхность тела. При такой ситуации человека очень трудно спасти, так как это сочетание, как правило, несовместимо с жизнью. Но мы пытались. Проводили огромную терапевтическую работу. Прежде всего защищали от инфекций, где центральное место занимают антибиотики, противогрибковая и противовирусная терапия. Затем, а особенно это коснулось ожоговых больных, переливали огромные объемы жидкости. Спустя неделю начали проводить трансфузии плазмы, тромбоцитарной и эритроцитарной массы.
6-я городская клиническая больница, в которую доставлялись пострадавшие в результате аварии на Чернобыльской АЭС. Осмотр пациента в одной из палат больницы
Более чем 10 пациентам сделали пересадку костного мозга. Но, к сожалению, эта операция не стала панацеей, как рассчитывали. Она могла помочь тем, у кого было тяжелое угнетение кроветворения, но при условии отсутствия сильных ожогов и лучевого повреждения других органов. В наших случаях пересадка не помогала, хотя при других болезнях крови зачастую она может быть инструментом спасения.
К сожалению, наши возможности и тогда и сейчас не безграничны, и первые поступившие чернобыльцы начали погибать через две недели и затем в течение мая. Всего скончались 27 человек, их похоронили на Митинском кладбище Москвы.
Судьба остальных больных складывалась по-разному в зависимости от степени лучевой болезни. Половину из поступивших выписали в течение 10 дней, так как определили у них очень незначительные дозы облучения. Были и те, кто совсем не облучился. К лету восстановились чернобыльцы со средней и легкой степенью заболевания. Но отдельные пациенты у нас лежали до глубокой осени 1986 года, особенно те, у кого были ожоги, потому что у них образовывались лучевые язвы и приходилось использовать хирургическое лечение.
Работая с облученными пациентами, некоторому риску загрязнения подвергали себя и врачи. Когда пострадавшие поступали в приемное отделение, то аппаратура фиксировала у них наличие изотопов на коже, но прежде чем разместить по палатам, их отмывали. Участвующие в этих процедурах пачкались, в том числе и я. Но это было поверхностное загрязнение: кожи, одежды. С некоторыми вещами приходилось расставаться. Мне, например, пришлось выкинуть любимые летние ботинки — они были безнадежны.
Пострадавшая от аварии на Чернобыльской АЭС девочка на больничной койке в детском хирургическом центре
Кроме лечения на многих из нас была обязанность не совсем медицинская, а утешительно-психологическая. Неоднократно я выходил во двор больницы, где собирались жены, дети, матери и другие родственники чернобыльцев — огромная толпа, и докладывал о состоянии каждого пострадавшего. В сериале «Чернобыль» одна из жен якобы проникла к мужу в палату, но это очевидный художественный вымысел, в жизни такого быть просто не могло, исключено совершенно.
Для меня это было настоящее военное время. Домой уходил ночью, да и то не всегда. Врачи работали на износ, но я был молодым и особой усталости не чувствовал.
Мы получили бесценный опыт одновременного лечения больных с разной степенью лучевого поражения кроветворения. Впоследствии на этой основе было создано огромное количество научных, методических и учебных материалов, на которых многие годы и базировалась радиационная медицина.
«Нам досталась самая опасная зона»
Ликвидацию последствий аварии взяло на себя Минобороны. Военные расчищали территорию, покрытую радиоактивными кусками разорвавшего реактора и радиационной пылью, принимали участие в дезактивации зараженной зоны. Вспоминает экс-командир 21-го полка химической защиты Ленинградского военного округа полковник Александр Степанов.
— В конце июля 1986 года я был назначен командиром 21-го полка химической защиты ЛенВО, который до отправки в Чернобыль был укомплектован солдатами-срочниками и располагался в деревне Ивантеево Валдайского района. Через две недели после аварии в состав полка влились запасники, которым было уже за 30, — из Карелии, Вологды, Череповца, Пскова, Новгорода. Всего полторы тысячи человек. В район Чернобыля мы прибыли 15 мая и буквально через пару дней включились в операцию по ликвидации последствий аварии. Я принял полк 1 августа 1986 года и командовал им до 6 ноября 1987-го.
Экс-командир 21-го полка химической защиты Ленинградского военного округа полковник Александр Степанов
Нам досталась фактически самая опасная зона — крыша турбозала и прилегающая к нему территория. Отдельной задачей была очистка кровли третьего блока, фактически единой с четвертым блоком, где зиял огромный провал. На дне его находился разрушенный реактор, в котором продолжалось горение. Вся крыша третьего блока была густо засыпана спекшимися кусками твэлов, начиненных урано-плутониевой смесью, и графита, излучающих тысячи рентген в час. Их нужно было как-то убирать. В условиях страшной радиации ни одна электронная система не работала. Способ был единственный — солдат с лопатой. Вообще, в Чернобыле многие работы приходилось выполнять вручную, совковыми лопатами, потому что в условиях разрушенной станции никто, кроме человека, просто не мог с этим справиться.
Затем он облачался в тяжелый свинцовый фартук и по команде старшего выбегал из укрытия — бетонной «будки» выхода на крышу, добегал до назначенного места, цеплял на лопату кусок твэла, сбрасывал его в пролом четвертого блока и бежал обратно. Время работы — 20–30 секунд. После чего солдата отправляли вниз, в безопасную зону, а на смену ему шли следующие. Трудились только добровольцы. Всего мы здесь на крыше отработали месяц. За эту работу всем участникам заплатили в тройном размере.
Чернобыльская АЭС. Съемка проведена 9 мая 1986 года, две недели спустя после аварии
Была определена максимальная доза, считавшаяся безопасной, — 25 рентген за три месяца службы. За сутки не больше 2 Р/ч. Работали по секундомеру. Пока одни скидывают твэлы, другие ждут своей очереди в укрытии, которыми обычно являлись подземные сооружения станции — водозаборные станции, хранилища разные. Там тоже фонило, но намного слабее. Когда солдат набирал 21–22 рентгена, мы снимали его со станции и переводили на хозработы. Это позволяло и «недобирать» максимальную дозу, и нормально обеспечивать работу тыла. Людей мы берегли, что бы сейчас ни говорили некоторые некомпетентные эксперты.
Мне как командиру приходилось скрывать свои рентгены. Иначе и полгода полком не прокомандовал бы. К концу срока я нахватал 75 Р/ч, но записал как 25. Под конец уже слегка «светился».
Особо подчеркну, что в районе станции и вокруг неё действовал жесточайший сухой закон. Мы за этим следили очень строго. Любого употребившего сразу выгоняли, а это для человека было самое страшное наказание.
Обработка территории Чернобыльской атомной электростанции дезактивирующим раствором
Радиация имеет вкус. При работе в зоне радиоактивного заражения во рту очень скоро появлялся металлический привкус. Потом на коже возникало ощущение, что находишься на ярком солнце, затем возникала сухость в горле и характерные «радиационные» кашель и осиплость.
Самым трудным для меня тогда было отвечать на вопрос солдат: «А что с нами потом будет?» Ответа на него у меня не было. Мы выполняли свой долг перед Родиной, а что будет потом, не знали. До сих пор нет единого понимания воздействия радиации на организм. Это очень индивидуальное дело. Я знаю нескольких ребят, кто в Чернобыле полностью излечился от астмы. Но также несколько ликвидаторов умерли от открывшегося внезапно туберкулеза, буквально за две недели сгорели. Понятное дело, что Чернобыль здоровья никому не добавил и все льготы ликвидаторам полагались заслуженно. Я ни минуты не жалел и не жалею, что в моей жизни были 15 месяцев этой трудной и чрезвычайно опасной работы.
«Лепестки» носили все»
Главный научный сотрудник отдела промышленной радиационной гигиены ФГБУ ГНЦ ФМБЦ им. А.И. Бурназяна ФМБА России, доктор технических наук, инженер-физик Владимир Клочков приехал на Чернобыльскую АЭС через три недели после аварии и принял участие в организации индивидуальной защиты ликвидаторов. Вот что он рассказал «Известиям» о событиях тех лет.
— В апреле 1986 года я работал в отделе средств индивидуальной защиты Института биофизики, окончив Московский инженерно-физический институт по специальности «дозиметрия — защита от излучений». Наша лаборатория отрабатывала методические основы эксплуатации и дезактивации средств индивидуальной защиты (СИЗ).
После аварии на Чернобыльской АЭС перед сотрудниками института поставили задачу обеспечить ликвидаторов средствами индивидуальной защиты. Для ее решения многие наши специалисты выехали на предприятия — изготовители СИЗ для оказания помощи в организации выпуска наиболее нужных изделий в максимально возможных объемах и организации их поставки на ЧАЭС. А на самой ЧАЭС необходимо было оперативно решить сложные проблемы эксплуатации и дезактивации СИЗ.
Главный научный сотрудник отдела промышленной радиационной гигиены ФГБУ ГНЦ ФМБЦ им. А.И. Бурназяна ФМБА России, доктор технических наук, инженер-физик Владимир Клочков