какую роль играет в господах головлевых евангельский контекст
Евдокимова О.В.: К восприятию романа М. Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы»
В читательском восприятии романа М. Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» (1875-1880) в наши дни проявились некоторые существенные особенности, свидетельствующие как о новых запросах читателя, так и о новых возможностях прочтения этого произведения великого сатирика.
Во-вторых, он нередко вступает в переклички с произведениями современной прозы. Так, в книге В. Пелевина «Чапаев и Пустота» (2000) читатели не раз усматривали своеобразное следование Салтыкову-Щедрину. В частности, в том, как разработан писателем нашего времени во многом щедринский концепт «пустоты», по-щедрински же соединяющий в себе предметно-бытовые и метафорические значения.
Современным роман Щедрина воспринимается еще и потому, что это роман социальный. Напомним, жанр «Господ Головлевых» сам автор характеризовал вполне определенно, называя «общественным». Сегодня понятие «социальное», «общественное», «идеологическое» наполнилось неизмеримо более сложным содержанием сравнительно с тем, каковое в нем прочитывали во второй половине XIX века или в веке XX.
Наконец, Иудушка, главный герой произведения, больше не пугает и не поражает читателей своей крайней необычностью. Читатель романа все чаще оказывается готов разделить мнение выдающегося актера, сыгравшего Иудушку на сцене, И. М. Смоктуновского, высказанное в устной беседе и в главном состоящее в том, что Салтыков-Щедрин писал не про какого-то чудовищного человека, стоящего особняком среди людей, но про каждого из людей.
Однако усилия ученых, предпринятые в этом направлении осмысления романа, не только не приблизили, но еще более отдалили «событие понимания» произведения.
Причины достаточно очевидны: художественные функции библейского «слова» в «Господах Головлевых» объясняются не из художественных интенций и решений автора, а из внетекстовых представлений исследователей. Впрочем, существуют только два варианта объяснений.
Оставаясь в рамках имманентного анализа произведения, попытаемся показать сущностные стороны высокой трагедии в «Господах Головлевых» и определить одно из условий восприятия романа в качестве эстетического объекта.
Характерен контекст явления предателя перед Павлом: «Покуда это происходило, Павел Владимирыч находился в неописанной тревоге. Он лежал на антресолях совсем один и в то же время слышал, что в доме происходит какое-то необычное движение. Всякое хлопанье дверьми, всякий шаг в коридоре отзывались чем-то таинственным. Некоторое время он звал и кричал во всю мочь, но, убедившись, что крики бесполезны, собрал все силы, приподнялся на постели и начал прислушиваться. После общей беготни, после громкого говора голосов вдруг наступила мертвая тишина». 6
Взор такого человека, естественно, обращен к образу, к Богу. Но реалистически мотивированная игра света и тьмы вокруг образа делает сверхреальностью лишь пугающие тени: «Что-то неизвестное, страшное обступило его со всех сторон. Дневной свет сквозь опущенные гардины лился скупо, и так как в углу, перед образом, теплилась лампадка, то сумерки, наполнявшие комнату, казались еще темнее и гуще. В этот таинственный угол он и уставился глазами, точно в первый раз его поразило нечто в этой глубине. Образ в золоченом окладе, в который непосредственно ударяли лучи лампадки, с какою-то изумительной яркостью, словно что-то живое, выступал из тьмы; на потолке колебался светящийся кружок, то вспыхивая, то бледнея, по мере того как усиливалось или слабело пламя лампадки. Павел Владимирыч всматривался-всматривался, и ему почудилось, что там, в этом углу, все вдруг задвигалось. Ему казалось, что эти тени идут, идут, идут. Он не слыхал ни скрипа лестницы, ни осторожного шарканья шагов в первой комнате, как вдруг у его постели выросла ненавистная фигура Иудушки» (VI, 83-84).
«Фигура Иудушки» материализовала тени, движущиеся от образа. «Человеку» явился не Бог, не спасение, а предатель Иуда. Сцена безупречно мотивирована психологически, с точки зрения героя. Однако высказывание, если учесть голос автора-повествователя, выстроено и с тем смыслом, что появление Иудушки из «образа», из «глубины» читается как материально-объективный факт.
«Господа Головлевы». В сказке «Христова ночь» (1886) воскресший Христос в праведном гневе обращает к жизни даже не Иуду, а «безобразную человеческую массу, качающуюся на осине» (IX, 40). Бог не позволяет Иуде смертью избавиться от гнетущей его измены. Иуда вновь проклят и отправлен к людям. Мораль сказки дана в слове от автора: «И едва замерло в воздухе слово воскресшего, как предатель встал с земли, взял свой посох, и скоро шаги его смолкли в той необъятной, загадочной дали, где его ждала жизнь из века в век. И ходит он доднесь по земле, рассевая смуту, измену и рознь» (IX, 41). Из этого следует, что даже намека на прощение здесь не появляется.
И в романе, и в сказке Христос, Иуда и человек поставлены близко друг к другу, соединены в неразрывную тройственную связь. В трагедии три героя.
Тексты, в которых также присутствует обозначенная тема, могут составить не одну большую книгу. Опыт подобной богословско-литературной антологии недавно был осуществлен С. А. Ершовым, подготовившим издание под заглавием «Книга Иуды». 7 В нее вошли труды отцов и учителей церкви (Оригена Александрийского, св. Ефрема Сирина), апокрифы, литературно-богословские эссе (профессора Московской духовной академии М. Д. Муретова), сочинения писателей (К. Брентано, А. Франса, Д. Мережковского, Л. Андреева, В. Розанова и др.). В предисловии к «Книге Иуды», в которой участвуют Христос, Иуда и человек, отнесена к «тайне Боговоплощения и искупления грехов человечества». 8
Роман «Господа Головлевы» не упомянут в «Книге Иуды». Возможно, это произошло потому, что в традиции восприятия романа сложилось представление, согласно которому автор «заземлил» своего героя, подал его историю как социально-бытовую, сосредоточил внимание читателя на «подлом» быте, а это как будто бы не имеет отношения к высокой трагедии.
Однако сейчас уже очевидно, что подобная поэтика способна не затемнить, а обнаружить масштаб трагедии. Подтверждение можно найти, обратившись ко многим эпизодам романа. В частности, в описании предсмертного состояния старшего брата Иудушки Степана. На бытовом уровне автор-повествователь говорит об одном из проявлений белой горячки, наступающей после запоя. Но не только, здесь передано состояние брошенного, одинокого, гибнущего человека, сознание которого оказывается пущено в беспредельность: «Нужно дождаться ночи, чтобы дорваться до тех блаженных минут, когда земля исчезает из-под ног и вместо четырех постылых стен перед глазами открывается беспредельная светящаяся пустота» (VI, 53-54). Образ «светящейся пустоты» трудно назвать только бытовым. В эпитете «беспредельная» есть смыслы, соотносимые с семантическим полем «безудержности» и «безобразия», свойственных русскому человеку, не знающему себе предела, теряющему его, и в этом смысле «бытовые». Но сохранены в этом эпитете и смыслы, позволяющие интерпретировать «беспредельность» как «бесконечность», в высоком романтико-метафизическом ключе.
Подчеркнем, что «глубина» как качество романа XIX века особенно заметна на фоне простой или замысловато сделанной «пустоты», культивируемой в современном художественном сознании. Имеется в виду, конечно, не оценочное, а субстанциональное значение слов «глубина» и «пустота».
2 См. об этом: Колесников А. А. Переосмысление архетипа «блудного сына» в романе Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» // Писатель, творчество: современное восприятие. Курск, 1999. С. 38-52.
4 Есаулов И. А. Категория соборности в русской литературе // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Петрозаводск, 1994. С. 47.
6 Салтыков-Щедрин М. Е.
7 См.: Книга Иуды. Антология. СПб., 2001.
8 Ершов С. Трагедия и драма Иуды Искариота // Там же. С. 5.
11 Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1989. Т. 1. С. 357.
Какую роль играет в «Господах Головлёвых» евангельский контекст?
В 5:11 поступил вопрос в раздел ЕГЭ (школьный), который вызвал затруднения у обучающегося.
Вопрос вызвавший трудности
Ответ подготовленный экспертами Учись.Ru
Для того чтобы дать полноценный ответ, был привлечен специалист, который хорошо разбирается требуемой тематике «ЕГЭ (школьный)». Ваш вопрос звучал следующим образом: Какую роль играет в «Господах Головлёвых» евангельский контекст?
После проведенного совещания с другими специалистами нашего сервиса, мы склонны полагать, что правильный ответ на заданный вами вопрос будет звучать следующим образом:
НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ АВТОРЕ ЭТОГО ОТВЕТА:
Работы, которые я готовлю для студентов, преподаватели всегда оценивают на отлично. Я занимаюсь написанием студенческих работ уже более 4-х лет. За это время, мне еще ни разу не возвращали выполненную работу на доработку! Если вы желаете заказать у меня помощь оставьте заявку на этом сайте. Ознакомиться с отзывами моих клиентов можно на этой странице.
ПОМОГАЕМ УЧИТЬСЯ НА ОТЛИЧНО!
Выполняем ученические работы любой сложности на заказ. Гарантируем низкие цены и высокое качество.
Деятельность компании в цифрах:
Зачтено оказывает услуги помощи студентам с 1999 года. За все время деятельности мы выполнили более 400 тысяч работ. Написанные нами работы все были успешно защищены и сданы. К настоящему моменту наши офисы работают в 40 городах.
Площадка Учись.Ru разработана специально для студентов и школьников. Здесь можно найти ответы на вопросы по гуманитарным, техническим, естественным, общественным, прикладным и прочим наукам. Если же ответ не удается найти, то можно задать свой вопрос экспертам. С нами сотрудничают преподаватели школ, колледжей, университетов, которые с радостью помогут вам. Помощь студентам и школьникам оказывается круглосуточно. С Учись.Ru обучение станет в несколько раз проще, так как здесь можно не только получить ответ на свой вопрос, но расширить свои знания изучая ответы экспертов по различным направлениям науки.
“Господа Головлевы” (Заметки)
Во-первых, роман, как правило, вызывает у современного читателя, и в частности в среде университетского студенчества, сильные эстетические впечатления.
Во-вторых, он нередко вступает в переклички с произведениями современной прозы. Так, в книге В. Пелевина «Чапаев и Пустота» (2000) читатели не раз усматривали своеобразное следование Салтыкову-Щедрину. В частности, в том, как разработан писателем нашего времени во многом щедринский концепт «пустоты», по-щедрински же соединяющий в себе предметно-бытовые и метафорические значения.
Современным роман Щедрина воспринимается еще и потому, что это роман социальный. Напомним, жанр «Господ Головлевых» сам автор характеризовал вполне определенно, называя «общественным». Сегодня понятие «социальное», «общественное», «идеологическое» наполнилось неизмеримо более сложным содержанием сравнительно с тем, каковое в нем прочитывали во второй половине XIX века или в веке XX.
Наконец, Иудушка, главный герой произведения, больше не пугает и не поражает читателей своей крайней необычностью. Читатель романа все чаще оказывается готов разделить мнение выдающегося актера, сыгравшего Иудушку на сцене, И. М. Смоктуновского, высказанное в устной беседе и в главном состоящее в том, что Салтыков-Щедрин писал не про какого-то чудовищного человека, стоящего особняком среди людей, но про каждого из людей.
Однако усилия ученых, предпринятые в этом направлении осмысления романа, не только не приблизили, но еще более отдалили «событие понимания» произведения.
Причины достаточно очевидны: художественные функции библейского «слова» в «Господах Головлевых» объясняются не из художественных интенций и решений автора, а из внетекстовых представлений исследователей. Впрочем, существуют только два варианта объяснений.
Оставаясь в рамках имманентного анализа произведения, попытаемся показать сущностные стороны высокой трагедии в «Господах Головлевых» и определить одно из условий восприятия романа в качестве эстетического объекта.
Предыдущий реферат из данного раздела: Тема семьи и рода у Салтыкова-Щедрина
Следующее сочинение из данной рубрики: О лирике Анненского
Русанова Н.Б. Художественное слово в романе М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлёвы»
В художественном мире Салтыкова-Щедрина СЛОВО имеет большое значение. Исследователи его творчества отмечают важность нагрузки на лексику. Самый существенный план романа раскрывает свои сокровища только при условии напряженного вглядывания в тайники и глубины щедринского слова, на которых многое держится в художественном мире романа «Господа Головлевы».
Салтыков-Щедрин дает роману название «Господа Головлевы». В нем первое слово словарь В.И. Даля толкует так: «Человек, принадлежащий к привилегированному классу; владелец, барин, помещик, хозяин, тот, у кого есть подвластные». Господин – хозяин положения. Перед читателями предстают образы Головлевых-господ (Арина Петровна, Порфирий, Павел) и тех, кого трудно назвать господами уже в начале романа: Владимир Михайлович, Степан Владимирович (Степка-балбес), Анна Владимировна, бежавшая с корнетом Улановым, её дочери Аннинька и Любинька. Автор ходом развития сюжета романа показывает, как и остальные перестают быть «хозяевами положения», хозяевами жизни.
Кроме того, в возможности для Головлевых быть господами кроется одна из причин вымирания их семейства – праздность, следствием которой явились пустомыслие, пустословие, пустоутробие.
Этимология второго слова в названии романа – Головлевы – такова: «самоубийцы». «Голова» и «головных» в старославянском языке – «убитый» и «убийца». Поскольку перед нами фамилия, то это слово несет некий родовой, закономерный и будто бы предписанный судьбой характер. Иудушка говорит о самоубийстве Любиньки: «сама от себя умерла». Это участь всех Головлевых – «убитых» и «убийц».
Головлевы связаны семейными узами, тем не менее, уже с первых страниц романа становится понятна иллюзорность этих связей: Арина Петровна «заботится» о «семействе», но пренебрегает всеми родными: даже с детьми у неё строго официальные денежные отношения, открытая неприязнь.
Названия первых пяти глав будто бы намекают на существование семейных уз, а на самом деле скрыто иронически указывают на семейный распад. Глава «Семейный суд» описывает суд матери над сыном и братьев над братом. И Порфирий (Иудушка) предстает здесь жестоким лицемерным стяжателем: даже Арина Петровна хотела дать ещё один шанс Степке-балбесу – «выбросить» ему ещё один, последний, «кусок»; Павел равнодушен, от мнения Владимира Михайловича ничего не зависит. Глава оканчивается описанием смерти Степана.
В главе «По-родственному» умирает Павел Головлев, а Иудушка превращается в полновластного хозяина всего имения. Слово «по-родственному» звучит в конце главы, когда после известного диалога Иудушки и Арины Петровны о тарантасе сын говорит уезжающей в Погорелку матери: «По-родственному! Мы к вам, вы к нам… по-родственному!»
Глава «Семейные итоги» повествует о жизни Арины Петровны в Погорелке. В ней после пяти лет жизни скудной, бессобытийной происходят значительные перемены. Она словно перестала вспоминать то, что её рассорило с сыном Порфирием, «зачастила в Головлево», где всегда можно было вкусно поесть, отвести душу в бесконечных разговорах о пустяках с Иудушкой и его новой экономкой Евпраксеюшкой. Из Погорелки уезжают Аннинька и Любинька, а Иудушка получает проклятие матери, которого он так опасался. Это слово «Прро-кли-ннаааю!» и завершает главу.
В главе «Племяннушка» главное – эпизод смерти Арины Петровны и приезд по этому поводу Анниньки. Читатель также узнает о смерти Петеньки, не получившего от отца денег для покрытия долга, связанного с растратой казенной суммы. Аннинька ощущает отвращение, вызванное речами дядюшки: «Не простое пустословие это было, а язва смердящая, которая непрестанно точила из себя гной». «Племяннушка» покидает Головлево со словами: «Нет, дядюшка, не приеду! Страшно с вами!»
Глава «Недозволенные семейные радости» о том, как Иудушка избавился от новорожденного сына и, как следствие, лишился привязанности Евпраксеюшки – лишился последнего, что связывало его с миром людей.
Читая главы с такими «семейными» названиями, читатель убеждается в том, что семейные узы для Головлевых оказываются очень непрочными. Каждая глава описывает распад семьи, чей-то уход (отъезд, смерть), напрямую или косвенно связанный с именем Порфирия Головлева.
Имя Порфирий в «Алфавитном списке святых, упоминаемых в месяцеслове православного церковного календаря» означает «багряный» – «цвет, менее густой, ем багровый, алее. Самый яркий, но и самый чистый красный» (по словарю В.И. Даля). В нем же можно прочитать и намек на монаршью власть (порфира – «багряница, верхняя торжественная одежда государей, широкий и долгий плащ багряного шелка, подбитый хвостатым горностаем. Порфироносный муж, порфироносец – государь, повелитель земли и народа» (по словарю В.И. Даля).
Однако Порфирием Головлева звали не все и, пожалуй, только в детстве. Автор и другие персонажи называют его Иудушкой. Детская выходка Степки-балбеса, обозвавшего брата таким именем, обернулась провидением и пророчеством. (Иуда, как известно, предательским поцелуем указал римской страже на своего учителя Христа в Гефсиманском саду). Он обрекает на гибель троих сыновей, прикрывая ссылками на авторитет Бога алчность, жестокосердие и себялюбие. «По-родственному» он затягивает петлю и на шее матери, племянниц.
С помощью уменьшительно-ласкательного суффикса имя Иудушки снижено до бытового, «семейного» уровня, но в самой ласковости оно содержит намек на обман, лицемерие, скрываемые героем под градом «ласковых» слов: «картофелец», «капустка», «свивальничек», «милый друг маменька» и т.п.
«Порфирий Головлев – из тех, кто во все века творил расправу над правдой, лицемерно лобызал её иудиным поцелуем и готов был распять саму жизнь. Как и его предтеча – евангельский персонаж – Иудушка погибает от нестерпимых мук одичалой совести – в запоздалом раскаянии, в «ужасном, томительном беспокойстве» замерзает ночью по пути к могиле матери, – пишет о нем А.М. Турков.
В пространстве романа есть несколько слов, имеющих принципиальное значение для понимания его смысла. Им свойственна смысловая ёмкость, они обладают далекой лексической перспективой. Салтыков-Щедрин играет их смыслами, проясняя в глубинах этих слов взаимосвязанные явления.
Слово ПОСТЫЛЫЙ. Немилый, нелюбый, ненавистный. В звучании этого слова – страшный холод. Среди детей Арины Петровны существовал такой разряд. В начале романа описано возвращение в родительский дом Степки-балбеса: «Наконец он отыскал глазами поставленный близ дороги межевой столб и очутился на головлевской земле, на той постылой земле, которая родила его постылым, вскормила постылым, выпустила постылым на все четыре стороны и теперь, постылого же, вновь принимает в свое лоно». Два «блудный сын» переступает границу Головлева, он словно попадает в другой мир: несмотря на то что «солнце стояло высоко и беспощадно палило головлевские поля», «он бледнел всё больше и больше и чувствовал, что его начинает знобить». Это озноб холода, выморочности, мир «вечной мерзлоты» духа, где даже солнце вызывает озноб.
Слово постылый имеет в словаре В.И. Даля такое толкование: «немилый, нелюбый, противный, ненавистный, докучливый». Этимологический словарь толкует его как «суффиксальное производное от слова постыть, префиксальное производное от слова стыть («становиться холодным»). Первоначально – «такой, который уже не греет».
Слово постылый родственно словам «стыть», «замерзать», «коченеть от внутреннего холода». Постылость – признак мертвенности этого мира. Вот как подчеркивает это писатель: барская усадьба, представшая Степану в обрамлении «деревьев погоста», смотрела «так мирно, словно в ней не происходило ничего особенного»; но на него этот вид произвел действие «медузиной головы». Картину довершают дворовые, понимающие, что перед ними «постылый, который пришел в постыльное место»; «ледяной взгляд» Арины Петровны, смерившей «балбеса» с головы до ног, и заключительная фраза авторского повествования, пронизывающая могильным холодом и сыростью подземелья: «Двери склепа растворились, пропустили его и захлопнулись».
Мертвящая окаменелость свойственна всему миру Головлевых: Арине Петровне, «оцепеневшей в апатии властности», «цепенящей» «ледяным взглядом» всех домочадцев; Иудушке, пораженному нравственным параличом, «нравственным окостенением» и парализующему окружающих; балбесу, который «словно окаменел», вернувшись в усадьбу, и не умирает даже, а «околевает».
Даже человек свежий, попытавшись вступить на территорию этого мира, «должен притупить в себе зрение, слух, обоняние, вкус: должен победить всякую восприимчивость», «одеревенеть», иначе «миазмы пошлости» задушат его. Условие выживаемости в этом мире – стать таким, как все, обезличиться.
В главе «Расчет» автор усиливает ощущение мертвящей атмосферы: «На дворе декабрь в половине, окрестность, охваченная неоглядным снежным саваном, тихо цепенеет; за ночь намело на дворе столько сугробов, что крестьянские лошади тяжко барахтаются в снегу».
Слово ПУСТОТА имеет не менее важную нагрузку в романе. Это и непосильное бремя, тяжесть; и развал, распад; и пустота воображаемого мира, и синоним к словам бездна, пропасть, прорва, зияние, пустяки.
Все явления действительности как будто сговорились давить, стискивать, угнетать человека, становясь весомыми, грузными, бременящими. Степана давит «серое, вечно слезящееся небо осени», «гнетет бремя уныния и истомы»; Арину Петровну «давит» мысль о детях, они для неё – «лишняя обуза», дочь ей «своих подкинула на шею», да и «постылый» тоже норовит «сесть ей на шею» и, наконец, «на шее повис». Иудушку душит «бремя пустоутробия» и «пустомыслия»; для Анниньки «прошлое, как скарб, который надавливал ей на плечи», она ощущает «гнет прошлого», даже сон сваливается на неё, «словно камень», из-под которого она «выползает» «разбитая», «полуобезумевшая». Всех героев романа давит натиск почти физически ощутимой массы пустяков, все они – «подавленные существа». Внутренне никчемные люди не в силах противостоять агрессии «остервенелого» мира. В таких условиях Степан «вышучивается» (словно опустошается в кривлянии– вы-шучивается), Аннинька и Любинька истощаются в разврате. Идеи тяготы и пустоты находятся в прямо пропорциональной зависимости: чем опустошеннее, внутренне никчемнее человек, тем страшнее для него угроза быть раздавленным.
Читателя не оставляет мысль о том, что изображенный в романе мир крошится, распадается на куски, рассыпается в прах. Салтыков-Щедрин подчеркивает это немногими выразительными штрихами. Так, для вернувшегося в Головлево Степана время утрачивает свою цельность. Прошлое и будущее отсечены от его сознания, а настоящее сужается до размеров «сиюминутного». «Будущее, безнадежное и безвыходное, однажды блеснувшее его уму и наполнившее его трепетом, с каждым днем все больше и больше заволакивалось туманом и, наконец, совсем перестало существовать». «Память пробовала прорваться в область прошлого», «прошлое не откликалось ни единым воспоминанием, ни горьким, ни светлым, словно между ним и настоящей минутой раз и навсегда встала плотная стена» «Перед ним было только настоящее в форме наглухо запертой тюрьмы, в которой бесследно потонула и идея пространства, и идея времени». Горизонты настоящего сузились до размеров «сиюминутного»: печка, окно…
Параллельно развалу времени идет процесс «распадения сознания» до мрака небытия, до той черты, где стирается граница, отделяющая человека от мертвеца. Там, за этим порогом, сознание исчезает, (у-ничтожается, исходит в ничто). Человек, покинутый сознанием, – «выморочный человек». Так называется одна из последних глав романа.
Слово выморочный в словаре В.И. Даля – производное от «вымаривать» – морить поголовно, то есть истреблять, изводить голодом, холодом, отравой или дурным содержанием, тяжкой работой. Выморочный – вымерший.
Степану уже нужна тьма, так как вместе со светом в нем просыпается страх, ненависть. «Балбес» весь погружается в безрассветную мглу, в которой нет места не только для действительности, но и для фантазии. Мозг его вырабатывал нечто, но это уже не имело отношения ни к прошедшему, ни к настоящему, ни к будущему. Словно черное облако окутало его с головы до ног… В этом загадочном облаке потонул для него весь физический и умственный миг…»
Сначала наступает забытье (за-бытием, то есть человек выпадает из жизни, бытия), затем человек растворяется в «беспредельной пустоте» и, наконец, сливается с не-бытием.
В жуткую воронку пустоты, небытия засасывается жизнь и других персонажей романа. Арина Петровна, как и Степан, заражается болезнью разъятого времени: «развращенная воля» сделала из неё, «которую прежде никто не решался даже назвать старухой», «развалину, для которой не существовало ни прошлого, ни будущего, а существовала только минута, которую предстояло прожить».
Примечательно, что даже Иудушка, казалось бы, живущий в полном согласии с общественной средой, вытесняется из действительности в пустой мир воображения. Вначале стремление облегчить жизненную ношу приводило его ко лжи, а ложь создала предпосылки для перехода в воображаемый мир: «Так и тянуло его прочь от действительной жизни на мягкое ложе призраков, которое он мог перестанавливать с места на место, одни пропускать, другие выдвигать, – словом, распоряжаться, как ему хочется». В реальной жизни у Иудушки нет сил даже справиться с житейскими пустяками, зато какая компенсация в мире призраков! Там можно отомстить всем: «и живым, и мертвым», можно не опасаться «ни отпора, ни мирных судов», «можно спокойно опутывать целый мир сетью кляуз, притеснений и обид» – «существование его получило такую полноту и независимость, что ему ничего не оставалось желать. Весь мир был у его ног…»
Воображение Порфирия создает мнимую действительность, он исходит в пустоту воображаемого мира, который поглощает все его силы. Щедрин прочувствовал этот жуткий вампиризм пустоты, парализующей деятельную активность человека в действительном мире иллюзией полноты и независимости существования в мнимой действительности.
Пустота – центральное понятие в художественном мире романа, оно выявляется в таких словесных образах, как «бездна», «прорыв», «пропасть», «зияние», «пустяки».
Так, для вернувшегося домой Степана сразу же по прибытии «потянулся ряд вялых, безобразных дней, один за другим утопающих в серой, зияющей бездне времени». «В воображении мелькает бесконечный ряд безрассветных дней, утопающих в какой-то зияющей, серой пропасти». В ней тонет и идея пространства, глазам открывается лишь «беспредельная светящаяся пустота – небытие».
Иудушке, «праздные мысли которого беспрепятственно скатывались одна за другою в какую-то загадочную бездну», который может любое задевающее его явление действительности «утопить в бездне праздных слов», «недостает чего-то оглушающего, острого, что окончательно упразднило бы его представление о жизни и раз навсегда выбросило бы его в пустоту».
Плоды всей жизни Арины Петровны, выращенные на почве «головлевского скопидомства», «исчезают в зияющей бездне погребов и подвалов». Ненасытимое зияние («зиять» – связано этимологически с «зевать», «зев»; – распахнутый зев пустоты, полого пространства, погребов (ср. «погребать», «погреб», «гроб») тем ужаснее, что глотает целую «прорву» накопленного, целую «пропасть деньжищ»; кроме того, распахнутый «зев» пустоты глотает и целые головлевские жизни. Бездна погребов словно олицетворяет распахнутую вокруг человека бездну духовной пустоты, и он погружается в массу мелочей, пустяков (пустяк – производное от пустоты – то есть «мелочь пустоты»).
Человек в художественном мире Салтыкова-Щедрина существует рядом с опасной, всепоглощающей пустотой. Всё неудержимо сползает в воронку небытия, пустоты; нет ничего, за что можно было бы удержаться, чтобы остановиться среди этого неумолимого оползня. «Где…все?» – задает себе вопрос «головлевский барин», задержавшийся на краю бездны, в минуту отрезвления.
Пафос всего творчества Салтыкова-Щедрина в подчинении нашей жизни идее серьезности, ответственности человека за наполненное смыслом существование на земле.
Если слова-образы, имена, название романа и его глав иногда требуют специального комментария, то любой читатель заметит, что в речи героев (особенно – Порфирия) есть характерные особенности. «Порфирий Петрович разглагольствовал долго, не переставая. Слова бесконечно тянулись одно за другим, как густая слюна. Аннинька с безотчетным страхом думала: «Как это он не захлебнется?»
«Тиранит, слов не жалеет. Словами-то он и сгноить человека может». Аннинька невольно улыбнулась. Именно гной просачивался сквозь разглагольствования Иудушки! Не простое пустословие это было, а язва смердящая, которая непрестанно точила из себя гной». Иудушка произносит бездну праздных слов, опутывает собеседников «сетью словесных обрывков», от которых его собеседнику становится страшно тяжело.
Слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами Иудушка употребляет в речи независимо от того, соответствует ли такому оформлению её содержание. Часто значение этих слов связано с тем, что приносит физическое удовлетворение человеку: тепло, уют, пища: «с сахарцем, и со сливочками», «чайку пьем», «ладком да мирком»… У читателя возникает отвращение, как от речи чавкающего, сюсюкающего человека. Слова, обращенные к умирающим брату и матери, – высшее проявление его паскудства в речи. Зная о реальном положении дел и думая о своих выгодах в связи со смертью близких, он будто издевается над родными, произнося заведомую ложь: «Э! да вы молодец молодцом, голубушка! Стоит только приободриться, да богу помолиться, да прифрантиться – хоть сейчас на бал!» Словами с уменьшительно-ласкательными суффиксами герой прикрывает свои истинные мысли, намерения, поэтому его речь отталкивающе слащава. Академик Виноградов считал «приторность речи» чертой «речевого мещанства».
Другой особенностью речи Порфирия является использование повторов, свойственных народной речи, народному творчеству («Сидим мы здесь да посиживаем…») и придающих речи степенность и неторопливость. Для Иудушки это средство оправдать себя народной мудростью.
Нельзя не сказать и о частом упоминании имени Бога, об оправдании его милостью головлевского сытого житья: «Милость божия не оставит нас».
Интересна в романе эпистолярная характеристика героев. Образцы писем, с которыми обращаются друг к другу щедринские герои, обнаруживают особенности их натуры, жизненных позиций, целей.
Письмам Порфирия свойственно соединение канцелярской точности («деньги, столько-то и на такой-то срок») с неумеренным пышнословием, велеречивостью, сюсюкающим самоуничижительным подобострастием («знай, милый дружок маменька… недостойных детей ваших»).
Напротив, Павел не мастер по части плетения слов. Он всегда краток до резкости, прямодушен до крайности и косноязычен.
Салтыков-Щедрин считал литературу своеобразной хранительницей времени, универсальной памятью человечества. Отсюда и проистекает его отношение к слову как к ячейке этой памяти: бережное выявление его смысловой ёмкости, всех доселе забытых возможностей, заботливое прояснение далекой лексической перспективы, когда писатель, поворачивая слово различными гранями, играя переливами его смысла, обнаруживает целую систему взаимосвязанных значений в его глубине.