какую роль играет ирония в предисловии журнала печорина
ОГЭ по литературе. Задания 1.1.1.-1.1.3. по фрагментам романов «Евгений Онегин» и «Герой нашего времени».
Ищем педагогов в команду «Инфоурок»
Прочитайте приведённый ниже фрагмент произведения и выполните задания 1.1.1 — 1.1.3.
Журнал Печорина
Предисловие
Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить имя над чужим произведением. Дай Бог, чтоб читатели меня не наказали за такой невинный подлог!
Теперь я должен несколько объяснить причины, побудившие меня предать публике сердечные тайны человека, которого я никогда не знал. Добро бы я был ещё его другом: коварная нескромность истинного друга понятна каждому; но я видел его только раз в моей жизни на большой дороге, следовательно, не могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого предмета, чтоб разразиться над его головою градом упрёков, советов, насмешек и сожалений.
Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. Исповедь Руссо имеет уже недостаток, что он читал её своим друзьям.
Итак, одно желание пользы заставило меня напечатать отрывки из журнала, доставшегося мне случайно. Хотя я переменил все собственные имена, но те, о которых в нём говорится, вероятно себя узнают, и, может быть, они найдут оправдания поступкам, в которых до сей поры обвиняли человека, уже не имеющего отныне ничего общего с здешним миром: мы почти всегда извиняем то, что понимаем.
Я поместил в этой книге только то, что относилось к пребыванию Печорина на Кавказе; в моих руках осталась ещё толстая тетрадь, где он рассказывает всю жизнь свою. Когда-нибудь и она явится на суд света; но теперь я не смею взять на себя эту ответственность по многим важным причинам.
Может быть, некоторые читатели захотят узнать моё мнение о характере Печорина? — Мой ответ — заглавие этой книги. «Да это злая ирония!» — скажут они. — Не знаю.
(М.Ю. Лермонтов. «Герой нашего времени »)
Как Вы понимаете финальную мысль Предисловия?
Какую роль в приведённом Предисловии играет приём иронии?
Сопоставьте фрагмент романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин» с Предисловием к «Журналу Печорина» из романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Что сближает повествователей в оценках героев?
Но это кто в толпе избранной
Стоит безмолвный и туманный?
Для всех он кажется чужим. Мелькают лица перед ним
Как ряд докучных привидений.
Что, сплин иль страждущая спесь
В его лице? Зачем он здесь?
Кто он таков? Ужель Евгений?
Ужели он. Так, точно он.
— Давно ли к нам он занесён?
Всё тот же ль он иль усмирился?
Иль корчит также чудака?
Скажите: чем он возвратился?
Что нам представит он пока?
Чем ныне явится? Мельмотом*, Космополитом, патриотом, Гарольдом**, квакером***, ханжой, Иль маской щегольнёт иной,
Иль просто будет добрый малый,
Как вы да я, как целый свет?
По крайней мере мой совет:
Отстать от моды обветшалой. Довольно он морочил свет.
— Знаком он вам? — И да и нет.
— Зачем же так неблагосклонно
Вы отзываетесь о нём?
За то ль, что мы неугомонно
Хлопочем, судим обо всём,
Что пылких душ неосторожность Самолюбивую ничтожность
Иль оскорбляет, иль смешит,
Что ум, любя простор, теснит,
Что слишком часто разговоры
Принять мы рады за дела,
Что глупость ветрена и зла,
Что важным людям важны вздоры
И что посредственность одна
Нам по плечу и не странна?
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват, А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она;
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой,
Как листья осенью гнилой.
Несносно видеть пред собою
Одних обедов длинный ряд,
Глядеть на жизнь, как на обряд,
И вслед за чинною толпою
Идти, не разделяя с ней
Ни общих мнений, ни страстей.
Предметом став суждений шумных,
Несносно (согласитесь в том)
Между людей благоразумных Прослыть притворным чудаком,
Или печальным сумасбродом,
Иль сатаническим уродом,
Иль даже демоном моим****.
Онегин (вновь займуся им),
Убив на поединке друга,
Дожив без цели, без трудов
До двадцати шести годов,
Томясь в бездействии досуга
Без службы, без жены, без дел,
Ничем заняться не умел.
(А.С. Пушкин «Евгений Онегин»)
* Мельмот — герой романа английского писателя Ч.Р. Метьюрина «Мельмот Скиталец» (опубликован в 1820 г.) Мельмот является героем-искусителем, презирающим людей и стремящимся познать тайны бытия.
**Гарольд — Чайльд-Гарольд, герой поэмы Д.Г. Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда».
***Квакер — член религиозного общество Друзей (квакеров) — изначально христианское движение, возникшее в годы революции (середина XVII века) в Англии. **** «Демоном моим» — Пушкин имеет в виду своё стихотворение «Демон».
1.1.1. Как вы понимаете финальную мысль Предисловия?
1.1.2. Какую роль в приведённом Предисловии играет приём иронии?
Всё Предисловие пронизывает авторская ирония, направленная и на читателя, привыкшего к прямым оценкам писателей по отношению к своим персонажам, и на самого героя, молодого человека, уже уставшего от жизни и не видящего в ней смысла. Рассказчик ничуть не жалеет Печорина, который, «возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки». С горькой насмешкой рассказчик объясняет причину такого равнодушия: она кроется в ложно понимаемой дружбе, претендующей на искренность, за которой скрывается притворство: «коварная нескромность истинного друга понятна каждому», «не могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого предмета, чтоб разразиться над его головою градом упрёков, советов, насмешек и сожалений». Эти слова помогают понять, почему у Печорина нет друзей, он, как и рассказчик, тоже не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в преданность и верность людей. Таким образом, приём иронии помогает заглянуть в тайники души героя, принадлежащего к «потерянному поколению».
1.1.3. И Онегин Пушкина, и Печорин Лермонтова кажутся читателям странными и загадочными людьми. Онегин в представлении знакомых «корчит чудака», Печорин является таковым. Оба героя обладают сложными и непредсказуемыми характерами. Писатели подчёркивают, что им много дано, но мало сделано. Модный «сплин», равнодушие, холодность, эгоизм у них не напускные, молодые люди впустили эти чувства в свою душу, чтобы защитить её от злых нападок и коварства «света», а теперь они стали управлять ими, диктуя жестокие поступки: оба отвергают любовь чистых и наивных девушек (Татьяна Ларина, Бэла, княжна Мери), убивают на дуэли приятелей – Ленского и Грушницкого. Слова Пушкина «для всех он кажется чужим» можно отнести как к Онегину, так и к Печорину. Действительно, оба героя ни к кому не привязаны, сохраняют лишь видимость дружеского общения. И Пушкин, и Лермонтов с горечью пишут о том, как рано старятся душой молодые люди, как они изнывают от скуки и безделья, глупо растрачивая жизнь на пустяки: «… без цели, без трудов», не умея и не желая заняться чем-то полезным для людей.
Часть текста. Функция предисловий в романе «Герой нашего времени»
Читатель привык к тому, что под этой рубрикой мы печатаем материалы, относящиеся к новому прочтению обычно известной книги, к новому освещению ее конфликта, характеристик ее героев, их действий, их отношений между собой. Но подобное новое прочтение вполне может касаться художественной структуры произведения, его текста. Этому и посвящена статья, которую мы публикуем сегодня.
Роман «Герой нашего времени» включает в себя два предисловия, одно из которых принадлежит автору, Лермонтову, именем которого было означено «сочинение», другое – путешествующему рассказчику, обладателю записок Печорина. Сочетание этих двух разноприродных «голосов» – реального и вымышленного, – соответствующих двум магистральным исторически сложившимся типам литературного предисловия (референтное и игровое), представляется неслучайным с точки зрения художественной, хотя и ситуативно обусловленным.
В. Набоков переносит акцент на иронический подтекст высказывания Лермонтова: ирония может быть связана с расширительным взглядом на пороки современного общества – как на «всегдашнее», свойственное человеку вообще состояние, которое не находит объяснений в тех или иных общественно – исторических системах, а заложено в человеке как коренное противоречие духа, как парадоксы его сознания.
Однако иронический подтекст предисловия формируется не только за счет неопределенности предмета художественного изображения, но и благодаря очевидному отказу использовать предисловие как традиционный способ «объяснения цели сочинения» или «оправдания и ответа на критики». При этом остается неясным, почему автор высказывает сожаление о том, что читателям «обыкновенно дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, а потому они не читают предисловий», ведь он сам воздерживается от этой «первой и вместе с тем последней вещи» – объясняться с читателем, оправдываться и отвечать на критики.
Авторское предисловие к «Герою нашего времени» наполнено интонациями насмешки, недоговоренности, ироническая стихия в нем усиливается с каждым новым речевым оборотом. Читающая публика – «провинциал»: ей свойственна «несчастная доверчивость» к «буквальному значению слов». Поэтому ей дико, что герой романа аттестован автором как Герой Нашего Времени: «Вы мне скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что, ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады?»
Соотнося «действительность» своего героя с «ужасными и уродливыми вымыслами» «самой волшебной из волшебных сказок», Лермонтов в предисловии доводит иронический тон до предела возможного. Автор управляет ироническими интонациями, как щитом, отражая любые доводы, которые могут прийти в голову читателя: «Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины».
Что это так и есть, свидетельствует то же предисловие, где после гневной инвективы Лермонтов снижает эмоциональный накал указанием на частный интерес к этому «типу» – так в первоначальном варианте он называет Печорина: «Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает и, к его и вашему несчастью, слишком часто встречал».
Финальная фраза предисловия выдержана в нейтральных интонациях, она констатирует положение вещей – «болезнь» времени, дальнейший исход которой остается неизвестным: «Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить – это уж бог знает!»
Таким образом, авторское предисловие к «Герою нашего времени» находится вне сферы объяснений или разъяснений «общего замысла» или «цели произведения», как это было присуще авторским предисловиям традиционного типа.
Злая ирония и едкое подшучивание давали Лермонтову возможность уходить от прямых, декларативных заявлений и одновременно поддерживать у читателя ощущение находящегося рядом «невидимого и тем не менее смертельного орудия». Но в то же время это предисловие является «словом» автора, его принадлежность очевидна, не завуалирована, в отличие от второго предисловия, авторство которого имеет игровую природу. Это авторство вымышленного рассказчика. Вымышленное предисловие детализирует и развивает мысль Лермонтова, высказанную им в своем, авторском, предисловии: «…отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали. »
В контексте «ужасных и уродливых вымыслов», на которые Лермонтов настойчиво указывает в своем предисловии, предисловие вымышленного рассказчика предстает как голос самой реальности, как «правда», тем более что оно презентует произведение, писанное «без тщеславного желания возбудить участие или удивление». Вымышленный повествователь, предпосылающий свое предисловие запискам Печорина, близок Лермонтову установкой на «действительность» описываемого, хотя его точка зрения на проблему «героя нашего времени» определяется реальностью Печорина:
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.
Какую роль играет ирония в предисловии журнала печорина
О какой «болезни» говорит автор в конце своего предисловия?
Прочитайте приведённый ниже фрагмент произведения и выполните задания B1—B7; C1, C2.
Эта книга испытала на себе ещё недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых. Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что всё в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!
Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурён, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нём больше правды, нежели бы вы того желали.
Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как её излечить — это уж бог знает!
М. Ю. Лермонтов «Герой нашего времени»
В.И. Левин: «Об истинном смысле монолога Печорина»
В преддверии 150-летнего юбилея М. Ю. Лермонтова в 1964 году, был опубликован ряд публикаций о его творчестве, среди которых и статья литературоведа Владимира Исааковича Левина «Об истинном смысле монолога Печорина».
По мнению автора статьи, иследователи ошибаются, когда придают особо важное значение монологу Печорина, видя в нем известный ключ для понимания лермонтовского образа. Они заблуждаются «по силе инерции», проявив «несчастную доверчивость …к буквальному значению слов». На самом деле, монолог Печорина всего лишь хитрый прием опытного ловеласа и соблазнителя, фальшивого, пустого человека, ни одному слову которого нельзя верить.
В. ЛЕВИН
Об истинном смысле монолога
Печорина
В предисловии к «Герою нашего времени» М. Ю. Лермонтов писал: «Эта книга испытала на себе… несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов» (VI, 202).
Хотя со времени выхода романа в свет прошло более ста двадцати лет, замечание Лермонтова до некоторой степени сохраняет свою силу и в отношении современного литературоведения. Речь идет о толковании современными учеными знаменитого монолога Печорина: «Да! такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали — и они родились. Я был скромен — меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли; я стал злопамятен; я был угрюм, — другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекла в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду — мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние, — не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, — тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины; но вы теперь во мне разбудили воспоминание о ней — и я вам прочел ее эпитафию. Многим все вообще эпитафии кажутся смешными, но мне нет, особенно когда вспомню о том, что под ними покоится. Впрочем я не прошу вас разделять мое мнение: если моя выходка вам кажется смешна — пожалуйста, смейтесь: предупреждаю вас, что это меня не огорчит нимало» (VI, 297).
Однако внимательное изучение текста романа показывает, что монолог этот играет совершенно иную и далеко не столь существенную роль в понимании образа Печорина, ибо нет никаких оснований придавать ему буквальный смысл.
В «журнале Печорина» монолог этот относится к записи от 3 июня, которая начинается следующими словами: «Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь?» (VI, 293). Вопрос этот и последующий ответ на него раскрывают цель, которую преследует данным монологом Печорин. Этой цели подчинены все разговоры Печорина с княжной Мери. Все они являются звеньями одной цепи, ходами шахматиста, превосходно разыгрывающего свою партию. Не составляет исключения и данный монолог.
Взглянем на фразу, предшествующую ему. «Я задумался на минуту и потом сказал, приняв глубоко тронутый вид» (VI, 296; подчеркнуто мною. — В. Л.). Если человек принимает определенный вид, значит он играет какую-то роль, и у нас уже есть некоторые основания не доверять ему.
«В эту минуту я встретил ее глаза: в них бегали слезы; рука ее, опираясь на мою, дрожала; щеки пылали… ей было жаль меня! Сострадание, чувство, которому покоряются так легко все женщины, впустило свои когти в ее неопытное сердце» (VI, 297), — эта фраза следует непосредственно после монолога.
Как холодны и расчетливы фразы, окаймляющие монолог, как противоречат они в тоне своего звучания выспренной и пылкой «исповеди» Печорина! А ведь запись в журнале Печорина сделана в тот же день, так что Печорин не имел времени взглянуть на событие уже другими глазами; он писал непосредственно, как говорится, — по горячим следам.
Печорин выиграл партию не одним ходом. Он методично, четко и продуманно разыграл свою роль. Заглянем несколько вперед. Вот запись от 22 мая: «После нескольких минут молчания я сказал ей, приняв самый покорный вид» (VI, 285). А в записи от 29 мая мы встречаем: «…всякий раз, как Грушницкий подходит к ней, принимаю смиренный вид и оставляю их вдвоем» (VI, 292). И далее, там же: «Я пристально посмотрел на нее и принял серьезный вид» (VI, 293).
В игре, которую ведет Печорин, есть и третий партнер. Это Грушницкий. И Печорин в разговоре с ним (запись от 16 мая) также «принял серьезный вид» (VI, 276) (всюду подчеркнуто мною. — В. Л.).
Пятикратным повтором «Я принял…вид» Лермонтов показывает, что разбираемый монолог является одним из ходов (правда, может быть, самым эффектным и решающим) в «атаке» Печорина на княжну Мери, в спектакле, который разыгрывает этот превосходный актер.
Интересно взглянуть на монолог и с точки зрения его стилистики. Эта прочувственная речь была бы, безусловно, на месте в устах героя романтического произведения в духе Бестужева-Марлинского и даже раннего Лермонтова, но из общего строя языка Печорина, героя глубоко реалистического романа, она явно выпадает. Лишь еще один небольшой печоринский монолог выдержан в том же стиле. И он тоже обращен к княжне Мери (запись от 7 июня, т. е. спустя 4 дня после первого): «Простите меня, княжна! Я поступил как безумец… этого в другой раз не случится: я приму свои меры. Зачем вам знать то, что происходило до сих пор в душе моей! Вы этого никогда не узнаете, и тем лучше для вас. Прощайте» (VI, 305).
Итак, дважды становится Печорин перед княжной Мери в позу Грушницкого, и это не случайно: тонкий психолог, Печорин считает, что окутав себя ореолом романтики, он скорее и вернее добьется успеха. Печорин сознательно подражает человеку, над которым он смеется, подражает именно в том, что как раз и вызывает его смех. Не исключена возможность, что пародийность этого монолога является своеобразным лермонтовским переосмыслением образа романтического героя его ранней лирики и особенно драматургии («Странный человек», «Два брата»).
Но может быть, несмотря на цели, которые преследовал своим монологом Печорин, и на мелодраматическую форму монолога, Печорин все-таки говорил правду? Может быть, он заранее решил рассказать княжне о своем прошлом, считая, что правда подействует здесь лучше всякого вымысла?
Безусловно нет. Из рассказа Максим Максимыча мы узнаем, что никакого конфликта между юным Печориным и светом не было. Печорин был достаточно богат и родовит, чтобы свет широко и гостеприимно раскрыл перед ним свои объятия; Печорин вовсе не был им отвержен (как это можно было бы заключить из его монолога), а наоборот имел в нем весьма большой успех. Это подтверждается и отношением к Печорину матери Мери, княгини Лиговской, которая с самого начала смотрит на него как на человека своего круга. С ним произошла какая-то неприятность, кажется, дуэль, из-за которой он выслан на Кавказ — ну и что же, она нисколько не компрометирует его в глазах света, и двери гостиных по-прежнему широко открыты перед ним.
Печорин обманул не только легковерную княжну Мери — в этом еще раз сказалась гениальность лермонтовской кисти — но и принявших монолог всерьез многоопытных критиков. Однако не всех. Обратившись к Белинскому, мы увидим, что первого и непревзойденного исследователя «Героя нашего времени» «провести» оказалось не так-то легко.
Белинский сразу понял, что в словах Печорина не заключена правда, что монолог вовсе не является рассказом о его прошлом. Цель монолога была ясна Белинскому. «Бедная Мери! Как систематически, с какою рассчитанною точностию ведет ее злой дух по пути погибели!» (IV, 241) — так резюмирует великий критик свои впечатления от монолога.
Это замечание, а также слова «она все приняла за наличную монету» (VI, 241) свидетельствуют о том, что Белинский нисколько не поверил Печорину, он-то не принял его «исповедь» за «наличную монету»…
Нас ни в коей мере не должны ввести в заблуждение следующие слова критика: «От души ли говорил это Печорин или притворялся? — Трудно решить определительно: кажется, что тут было и то и другое» (IV, 240).
В дальнейшем мы можем убедиться в том, что Белинский не имел здесь в виду правдивость монолога, он подразумевал иное.
Когда настоящий актер находится на сцене, он забывает о том, что играет какую-то роль: он искренне верит, что он — Лир, Отелло или Хлестаков.
Именно этот момент, момент, связанный с искренностью игры актера, имел в виду Белинский.
Белинский четко разграничивает понятия «правда» и «искренность». Критик считает, что преследуя определенные цели и прибегая к заведомой лжи, Печорин в своей замечательной, полной вдохновения импровизации в какой-то момент сам поверил в ее правду и лгал уже совершенно искренне.
«Мало того, что они хорошо помнят свои истинные страдания, — пишет критик о людях печоринского склада, — они еще неистощимы в выдумывании небывалых» (IV, 240). В этих словах Белинского ясно звучит неверие его в правдивость слов Печорина.
Но с величайшей тонкостью обобщения показывает критик искренность лжи Печориных: «Истинная или ложная причина их жалоб, — им всё равно, и желчная горесть их равно искренна и непритворна. Мало того: начиная лгать с сознанием… они продолжают и оканчивают искренне. Они сами не знают, когда лгут и когда говорят правду, когда слова их — вопль души или когда они — фразы» (IV, 241).
Более поздние исследователи романа, к сожалению, не поняли того, что было совершенно ясно Белинскому: этим монологом Печорин замечательно, с подлинно артистическим вдохновением и талантом сыграл перед княжной Мери созданную им самим роль романтического героя.
Итак, монолог, обращенный к Мери, — заведомая ложь, перешедшая в искреннюю, — не является экстраординарным случаем в жизни Печорина — об этом говорит сцена с Бэлой. Оба эпизода вместе уже составляют определенную черту характера (именно это, безусловно, имеет в виду Белинский, типизируя ее в людях печоринского склада). Черта эта — ее можно называть по-разному: можно — искренностью во лжи, можно говорить о блестящих артистических способностях Печорина — черта эта в одном случае (с Бэлой) предстает перед читателем открыто; в другом же (с Мери) — настолько завуалированно, что многочисленные читатели и исследователи романа оказались введенными в заблуждение. Обращенный к Мери монолог, на первый взгляд кажущийся рассказом о прошлом Печорина, а на деле не имеющий к нему никакого отношения, служит раскрытию совершенно особой черты характера героя.