какую переписку читал шариков
Переписка с товарищем Каутским
Увы, некогда хрестоматийно известную переписку Энгельса с Каутским знает лишь поколение «рождённых в СССР». Любопытно, что кратчайшее (парадоксально, непонятое, но верное воспринятое) содержание этой марксистской святыни в известном шедевре Михаила Булгакова изложено, что называется, шершавым языком одного из главных героев. Вот она, эта блистательно описанная сцена русского гражданского междоусобия:
— Почему, собственно, вам не нравится театр?
Шариков посмотрел в пустую рюмку, как в бинокль, подумал и оттопырил губы.
Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головой.
— Эту. как её. переписку Энгельса с этим. как его, дьявола. с Каутским.
Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку.
Шариков пожал плечами.
— С кем? С Энгельсом или с Каутским?
Чтобы приглушить скандал, вмешался главный нынешний распорядитель средств, щедро выделяемых на дело революционной борьбы: имя ему Ходорковский. Этот несчастный изгнанник из Отечества, вынужденный политический эмигрант и кукловод (скорее всего, сам кукла в руках истинных кукловодов), безо всякого сомнения приличный человек, читающий классиков, ответил ретивому искателю славы, да как ответил! Цицерон, нет, куда Цицерону! Герцен, нет, куда Герцену! Сам товарищ Плеханов не сказал бы лучше! «Я понимаю ревность со стороны части заслуженных оппозиционеров к политической молодёжи и желание сохранить над ней контроль, но мы же сами настаиваем на регулярной и честной сменяемости власти…». Короче, посоветовал кандидату в великие революционеры современной эпохи угомониться до поры до времени.
Невольно возникает ощущение дежавю. Как тут не вспомнить финальную реплику Шарикова: «Да не согласен я! С обоими». Чуден мир политики!
Какую переписку читал шариков
— Нет, нет и нет! — настойчиво заговорил Борменталь, — извольте заложить.
— Ну, что, ей-богу, — забурчал недовольно Шариков.
— Благодарю вас, доктор, — ласково сказал Филипп Филиппович, — а то мне уже надоело делать замечания.
— Всё равно не позволю есть, пока не заложите. Зина, примите майонез у Шарикова.
— Как это так «примите»? — расстроился Шариков, — я сейчас заложу.
Левой рукой он заслонил блюдо от Зины, а правой запихнул салфетку за воротник и стал похож на клиента в парикмахерской.
— И вилкой, пожалуйста, — добавил Борменталь.
Шариков длинно вздохнул и стал ловить куски осетрины в густом соусе.
— Я ещё водочки выпью? — заявил он вопросительно.
— А не будет ли вам? — осведомился Борменталь, — вы последнее время слишком налегаете на водку.
— Вам жалко? — осведомился Шариков и глянул исподлобья.
— Глупости говорите… — вмешался суровый Филипп Филиппович, но Борменталь его перебил.
— Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, я сам. Вы, Шариков, чепуху говорите и возмутительнее всего то, что говорите её безапелляционно и уверенно. Водки мне, конечно, не жаль, тем более, что она не моя, а Филиппа Филипповича. Просто — это вредно. Это — раз, а второе — вы и без водки держите себя неприлично.
Борменталь указал на заклеенный буфет.
— Зинуша, дайте мне, пожалуйста, ещё рыбы, — произнёс профессор.
Шариков тем временем потянулся к графинчику и, покосившись на Борменталя, налил рюмочку.
— И другим надо предложить, — сказал Борменталь, — и так: сперва Филиппу Филипповичу, затем мне, а в заключение себе.
Шариковский рот тронула едва заметная сатирическая улыбка, и он разлил водку по рюмкам.
— Вот всё у вас как на параде, — заговорил он, — салфетку — туда, галстук — сюда, да «извините», да «пожалуйста-мерси», а так, чтобы по-настоящему, — это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме.
— А как это «по-настоящему»? — позвольте осведомиться.
Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку и произнёс:
— Ну желаю, чтобы все…
— И вам также, — с некоторой иронией отозвался Борменталь.
Шариков выплеснул содержимое рюмки себе в глотку, сморщился, кусочек хлеба поднёс к носу, понюхал, а затем проглотил, причём глаза его налились слезами.
— Стаж, — вдруг отрывисто и как бы в забытьи проговорил Филипп Филиппович.
Борменталь удивлённо покосился.
— Стаж! — повторил Филипп Филиппович и горько качнул головой, — тут уж ничего не поделаешь — Клим.
Борменталь с чрезвычайным интересом остро вгляделся в глаза Филиппа Филипповича:
— Вы полагаете, Филипп Филиппович?
— Нечего полагать, уверен в этом.
— Неужели… — начал Борменталь и остановился, покосившись на Шарикова.
Тот подозрительно нахмурился.
— Spаtеr… — негромко сказал Филипп Филиппович.
— Gut, — отозвался ассистент.
Зина внесла индейку. Борменталь налил Филиппу Филипповичу красного вина и предложил Шарикову.
— Я не хочу. Я лучше водочки выпью. — Лицо его замаслилось, на лбу проступил пот, он повеселел. И Филипп Филиппович несколько подобрел после вина. Его глаза прояснились, он благосклоннее поглядывал на Шарикова, чёрная голова которого в салфетке сияла, как муха в сметане.
Борменталь же, подкрепившись, обнаружил склонность к деятельности.
— Ну-с, что же мы с вами предпримем сегодня вечером? — осведомился он у Шарикова.
Тот поморгал глазами, ответил:
— В цирк пойдём, лучше всего.
— Каждый день в цирк, — благодушно заметил Филипп Филиппович, — это довольно скучно, по-моему. Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил.
— В театр я не пойду, — неприязненно отозвался Шариков и перекосил рот.
— Икание за столом отбивает у других аппетит, — машинально сообщил Борменталь. — Вы меня извините… Почему, собственно, вам не нравится театр?
Шариков посмотрел в пустую рюмку как в бинокль, подумал и оттопырил губы.
— Да дурака валяние… Разговаривают, разговаривают… Контрреволюция одна.
Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головою.
— Вы бы почитали что-нибудь, — предложил он, — а то, знаете ли…
— Уж и так читаю, читаю… — ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе пол стакана водки.
— Зина, — тревожно закричал Филипп Филиппович, — убирайте, детка, водку больше уже не нужна. Что же вы читаете?
В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. «Надо будет Робинзона»…
— Эту… как её… переписку Энгельса с эти м… Как его — дьявола — с Каутским.
Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку.
Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:
— Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного.
Шариков пожал плечами.
— С кем? С Энгельсом или с Каутским?
— С обоими, — ответил Шариков.
— Это замечательно, клянусь богом. «Всех, кто скажет, что другая…» А что бы вы со своей стороны могли предложить?
— Да что тут предлагать. А то пишут, пишут… Конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять всё, да и поделить…
— Так я и думал, — воскликнул Филипп Филиппович, шлёпнув ладонью по скатерти, — именно так и полагал.
— Вы и способ знаете? — спросил заинтересованный Борменталь.
— Да какой тут способ, — становясь словоохотливым после водки, объяснил Шариков, — дело нехитрое. А то что же: один в семи комнатах расселился штанов, у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет…
— Насчёт семи комнат — это вы, конечно, на меня намекаете? — Горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович.
Шариков съёжился и промолчал.
— Что же, хорошо, я не против дележа. Доктор, скольким вы вчера отказали?
— Тридцати девяти человекам, — тотчас ответил Борменталь.
— Гм… Триста девяносто рублей. Ну, грех на трех мужчин. Дам — Зину и Дарью Петровну — считать не станем. С вас, Шариков, сто тридцать рублей. Потрудитесь внести.
— Хорошенькое дело, — ответил Шариков, испугавшись, — это за что такое?
— За кран и за кота, — рявкнул вдруг Филипп Филиппович, выходя из состояния иронического спокойствия.
— Филипп Филиппович, — тревожно воскликнул Борменталь.
— Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице, — подлетел Борменталь.
— Вы стоите… — рычал Филипп Филиппович.
— Да она меня по морде хлопнула, — взвизгнул Шариков, — у меня не казённая морда!
— Потому что вы её за грудь ущипнули, — закричал Борменталь, опрокинув бокал, — вы стоите…
— Вы стоите на самой низшей ступени развития, — перекричал Филипп Филиппович, — вы ещё только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как всё поделить… А в то же время вы наглотались зубного порошку…
— Третьего дня, — подтвердил Борменталь.
— Ну вот-с, — гремел Филипп Филиппович, — зарубите себе на носу, кстати, почему вы стёрли с него цинковую мазь? — Что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социалистического общества. Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой?
— Все у вас негодяи, — испуганно ответил Шариков, оглушённый нападением с двух сторон.
— Я догадываюсь, — злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович.
— Ну, что же. Ну, Швондер дал. Он не негодяй… Что я развивался…
— Я вижу, как вы развиваетесь после Каутского, — визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал на кнопку в стене. Сегодняшний случай показывает это как нельзя лучше. Зина!
— Зина! — кричал Борменталь.
Зина прибежала бледная.
— Зина, там в приёмной… Она в приёмной?
— В приёмной, — покорно ответил Шариков, — зелёная, как купорос.
— Ну, сейчас палить, — отчаянно воскликнул Шариков, — она казённая, из библиотеки!
— Переписка — называется, как его… Энгельса с этим чёртом… В печку её!
— Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом суку, — воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки, — сидит изумительная дрянь в доме — как нарыв. Мало того, что он пишет всякие бессмысленные пасквили в газетах…
Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк.
«Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире», — вдруг пророчески подумал Борменталь.
Зина унесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока бабу и кофейник.
— Я не буду её есть, — сразу угрожающе-неприязненно заявил Шариков.
— Никто вас не приглашает. Держите себя прилично. Доктор, прошу вас.
В молчании закончился обед.
Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею, Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал на репетитор и они проиграли нежно восемь с четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему обыкновению на готическую спинку и потянулся к газете на столике.
— Доктор, прошу вас, съездите с ним в цирк. Только, ради бога, посмотрите в программе — котов нету?
— И как такую сволочь в цирк пускают, — хмуро заметил Шариков, покачивая головой.
— Ну, мало ли кого туда допускают, — двусмысленно отозвался Филипп Филиппович, — что там у них?
— У Соломонского, — стал вычитывать Борменталь, — четыре какие-то… юссемс и человек мёртвой точки.
— Что за юссемс? — Подозрительно осведомился Филипп Филиппович.
— Бог их знает. Впервые это слово встречаю.
— Ну, тогда лучше смотрите у Никитиных. Необходимо, чтобы было всё ясно.
— У Никитиных… У Никитиных… Гм… Слоны и предел человеческой ловкости.
— Так-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков? — недоверчиво спросил Филипп Филиппович.
— Что же, я не понимаю, что ли. Кот — другое дело. Слоны — животные полезные, — ответил Шариков.
— Ну-с и отлично. Раз полезные, поезжайте и поглядите на них. Ивана Арнольдовича слушаться надо. И ни в какие разговоры там не пускаться в буфете! Иван Арнольдович, покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать.
Собачье сердце
Глава 7
— Все равно не позволю есть, пока не заложите. Зина, примите майонез у Шарикова.
Левой рукой он заслонил блюдо от зины, а правой запихнул салфетку за воротник и стал похож на клиента в парикмахерской.
Шариков длинно вздохнул и стал ловить куски осетрины в густом соусе.
Борменталь его перебил.
Борменталь указал на заклеенный буфет.
Шариков тем временем потянулся к графинчику и, покосившись на Борменталя, налил рюмочку.
Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку и произнес:
— Ну желаю, чтобы все.
Шариков выплеснул содержимое рюмки себе в глотку, сморщился, кусочек хлеба поднес к носу, понюхал, а затем проглотил, причем глаза его налились слезами.
Борменталь удивленно покосился.
Борменталь с чрезвычайным интересом остро вгляделся в глаза Филиппа Филипповича:
— Вы полагаете, Филипп Филиппович?
— Нечего полагать, уверен в этом.
Тот подозрительно нахмурился.
Зина внесла индейку. Борменталь налил Филиппу Филипповичу красного вина и предложил Шарикову.
Тот поморгал глазами, ответил:
— В цирк пойдем, лучше всего.
Шариков посмотрел в пустую рюмку как в бинокль, подумал и оттопырил губы.
— Да дурака валяние. Разговаривают, разговаривают. Контрреволюция одна.
Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головою.
В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. «Надо будет робинзона».
Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку.
Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:
— Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного.
Шариков пожал плечами.
— Это замечательно, клянусь богом. «Всех, кто скажет, что другая. » А что бы вы со своей стороны могли предложить?
— Да что тут предлагать. А то пишут, пишут. Конгресс, немцы какие-то. Голова пухнет. Взять все, да и поделить.
Шариков сьежился и промолчал.
— Что же, хорошо, я не против дележа. Доктор, скольким вы вчера отказали?
двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как все поделить. А в то же время вы наглотались зубного порошку.
— Ну, что же. Ну, Швондер дал. Он не негодяй. Что я развивался.
Зина прибежала бледная.
— Зина, там в приемной. Она в приемной?
Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк.
Зина унесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока бабу и кофейник.
— Никто вас не приглашает. Держите себя прилично. Доктор, прошу вас.
В молчании закончился обед.
Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею, Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал на репетитор и они проиграли нежно восемь с четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему обыкновению на готическую спинку и потянулся к газете на столике.
— Бог их знает. Впервые это слово встречаю.
— Ну, тогда лучше смотрите у Никитиных. Необходимо, чтобы было все ясно.
— У Никитиных. У Никитиных. Гм. Слоны и предел человеческой ловкости.
— Так-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков?
Недоверчиво спросил Филипп Филиппович.
— Ну-с и отлично. Раз полезные, поезжайте и поглядите на них. Ивана Арнольдовича слушаться надо. И ни в какие разговоры там не пускаться в буфете! Иван Арнольдович, покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать.
Через 10 минут Иван Арнольдович и Шариков, одетый в кепку с утиным носом и в драповое пальто с поднятым воротником, уехали в цирк. В квартире стихло. Филипп Филиппович оказался в своем кабинете. Он зажег лампу под тяжелым зеленым колпаком, отчего в громадном кабинете стало очень мирно, и начал мерять комнату. Долго и жарко светился кончик сигары бледно-зеленым огнем. Руки профессор заложил в карманы брюк и тяжкая дума терзала его ученый с взлизами лоб. Он причмокивал, напевал сквозь зубы «К берегам священным Нила. » И что-то бормотал. Наконец, отложил сигару в пепельницу, подошел к шкафу, сплошь состоящему из стекла, и весь кабинет осветил тремя сильнейшими огнями с потолка. Из шкафа, с третьей стеклянной полки Филипп Филиппович вынул узкую банку и стал, нахмурившись, рассматривать ее на свет огней. В прозрачной и Тяжкой жидкости плавал, не падая на дно, малый беленький комочек, извлеченный из недр Шарикова мозга. Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире.
Очень возможно, что высокоученый человек ее и разглядел. По крайней мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку спрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавив голову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака, на кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав ее конец, и, наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, воскликнул:
— Ей-богу, я, кажется, решусь.
постукивали где-то за шторами и угасали. В кабинете нежно звенел под пальцами Филиппа Филипповича репетитор в карманчике. Профессор нетерпеливо поджидал возвращения доктора Борменталя и Шарикова из цирка.
«Собачье сердце»: краткое содержание повести по главам
Повесть «Собачье сердце», краткое содержание которой будет интересно не только учащимся и студентам, но и любителям хорошей литературы, — одно из лучших произведений Михаила Булгакова. Воспользуйтесь пересказом, чтобы вспомнить или составить мнение об описанных событиях и героях.
Повесть «Собачье сердце», краткий пересказ которой пригодится тем, кто слышал об этом произведении или изучает его в школе, университете, М. Булгаков написал в период революционных открытий в науке и философии (1925 год). Ученые, вдохновленные революционной идеей кардинальных изменений общества, взялись за улучшение человеческой породы. Они проводят ряд экспериментов, результатом которых должна стать долговечность людей и проявление уникальных способностей.
Автор произведения создал пародию на потуги ученых изменить человека, на политическое устройство новой социалистической России. Операция профессора Преображенского и ее результаты воспринимаются как метафора изменений, которые произошли в обществе после революции, когда к власти пришли необразованные, малокультурные, но агрессивно настроенные люмпены.
Кадр из фильма «Собачье сердце»: UGC
Если нет возможности перечитать «Собачье сердце», то краткое содержание по главам поможет восстановить авторские посылы:
Глава 1
Бродячий пес воет в подворотне от боли: повар обварил ему кипятком левый бок. Пес с иронией и по-философски размышляет о московских обывателях, о милосердии и злости людей. Исходя из того, насколько обозлены на бродячих собак дворники и повара, насколько скудны выбрасываемые отходы, Шарик делает вывод о новых порядках, которые установились после революции.
Его внимание привлекает господин. Он вкусно пахнет и вызывает уважение (« умственного труда господин, с культурной остроконечной бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей»). Такой точно не обидит собаку, потому что сам сыт. Господин кормит пса и забирает к себе в дом.
Глава 2
Шарик оказывается в богатой квартире. Горничная Зина пыталась отвести его в смотровую, где принимал больных профессор Преображенский — хозяин жилища. С испуга пес разгромил прихожую, но ассистент профессора Борменталь (молодой человек с острой бородкой) усыпил его хлороформом. Проснувшись, животное уже не чувствовало боли в боку (ему наложили повязку).
Он становится свидетелем приема у Преображенского. Его посетители (престарелый ловелас с зелеными волосами и в панталонах, расшитых черными кошками, молодящаяся дама, мужчина, совративший четырнадцатилетнюю девочку) жаждут омоложения. Они вызывают у пса омерзение. Он решает, что попал в похабную квартирку.
Завершается день визитом домкома. Комитет возглавляет Швондер. Пришедшие сообщают, что у Филиппа Филипповича будет отобрана комната в связи с уплотнением.
Преображенский, возмущенный их наглостью, звонит высокопоставленному чиновнику, чтобы сообщить о сложившейся ситуации. Домком удаляется, объявив профессора ненавистником пролетариата.
Кадр из фильма «Собачье сердце»: UGC
Глава 3
Обед в доме Преображенского обставлен как культурное событие. Профессор размышляет о культуре приема пищи, дает рекомендации Борменталю и категорически не советует читать газет за обедом (особенно советских), иначе расстройство пищеварения гарантировано.
Пение членов домкома, которые собрались на очередное собрание, заставляет Преображенского высказаться относительно будущего, которое строит пролетариат. Он уверен, что наступит разруха, потому что никто не хочет работать, а только дискутировать и петь революционные песни.
После обеда Преображенский намерен отправиться в оперу, слушать «Аиду». Из туманных разговоров профессора и ассистента понятно, что Шарик станет частью какого-то научного эксперимента. Он начнется, как только Борменталь получит известие от патологоанатомов о наличии подходящего материала.
Глава 4
Пса не выгоняют из квартиры, и он решил, что вытащил собачий билет, размышляет о своей тайной родословной. Шарик ест вдоволь и раздирает сову. Филипп Филиппович не разрешает Зине его бить, утверждая, что только внушением следует воздействовать на человека и животное.
Внезапно судьба Шарика меняется: в квартире раздается звонок, профессор обедает раньше, пса оставляют голодным и запирают в ванной, потом отправляют в смотровую и дают наркоз.
Профессор и Борменталь проводят экспериментальную операцию: псу пересаживают семенники и гипофиз человека. Преображенский предполагает, что собака умрет (« ласковый пес был, но хитрый»), поскольку предыдущие опыты были неудачными.
Кадр из фильма «Собачье сердце»: UGC
Глава 5
Дальнейшие события воссозданы по записям доктора Ивана Арнольдовича Борменталя. Это история эксперимента над Шариком. Из тетради узнаем, что пес выжил, у него начала выпадать шерсть, изменился тембр голоса, вместо лая появились членораздельные слоги, происходит удлинение костей, вес достигает 30 кг.
Вскоре собакочеловек стал подниматься с постели: он ходит и выговаривает «Абырвалг» — «Главрыба» наоборот и слово «пивная», обругал профессора матом. Преображенский после обморока поправляется, но приемы не ведет. Пациент меняется стремительно (теряет хвост, разговаривает).
По городу пошли слухи о марсианине из Обуховского переулка, и дом профессора Преображенского атакуют религиозные и революционные фанатики. Вскоре Филипп Филиппович признает ошибку: пересаженный гипофиз не омолодил, а очеловечил собаку.
Он приказывает купить одежду пациенту. Тот ведет себя дико: ругается матом, хамит. Чтобы понять, почему получился такой отвратительный тип из такой хорошей собаки, профессор изучает историю жизни Клима Чугункина, труп которого использовали для изъятия пересаженных материалов.
Глава 6
Жизнь в квартире Преображенского кардинально изменилась: Борменталь переехал к наставнику, в доме появились запреты на употребление семечек и игру на музыкальных инструментах по утрам (раньше их не было, поскольку все придерживались правил общежития).
Профессор обращается с этим вопросом к Швондеру. Документ получен. Шариков проявил животную агрессию по отношению к кошке и устроил потоп в квартире доктора. Филиппу Филипповичу приходится отвечать и расплачиваться с пострадавшими от неугомонной натуры и похабного поведения Полиграфа.
Кадр из фильма «Собачье сердце»: UGC
Глава 7
Ученые берутся за воспитание Шарикова: учат правилам этикета. Оказывается, тот имеет пристрастие к водке, театру предпочитает цирк, знает слово «контрреволюция», читает переписку Каутского с Энгельсом. Полиграф — типичный люмпен: не образован, питает классовую ненависть (работать не хочет, но хочет жить хорошо, комфортно и зажиточно), сторонник экспроприации и социальной уравниловки.
Иван Арнольдович и профессор Преображенский быстро ставят его на место, указав на то, сколько он должен денег за кота и испорченный водопровод, за компенсацию соседям. В результате книгу, которую он читал, отправляют в печь.
Отправив жильца с ассистентом в цирк, профессор мрачно и решительно смотрит на гипофиз собаки, который остался после операции.
Глава 8
Успокоившись, ограничивается запретом подавать Полиграфу еду. Тот в отместку крадет деньги, напивается и приводит таких же, как и он, дружков. После их выдворения обнаруживается пропажа пепельницы из малахита, шапки из бобра и трости, которую любил профессор.
Пересадив собаке эту часть мозга, они создали гомункула — хама и алкоголика. Ученые размышляют над тем, во что превратится Полиграф под воздействием Швондера. Перспектива печальная.
Кадр из фильма «Собачье сердце»: UGC
Глава 9
Филипп Филиппович разгневан, он разговаривает с Полиграфом и выгоняет из дома. Но тот не сдается и угрожает профессору пистолетом. В результате схватки Шарикова связывают и усыпляют хлороформом.
Глава 10
Швондер донес на Преображенского в милицию, обвинив того в убийстве Полиграфа. На требование милиционеров предъявить Шарикова Филипп Филиппович выводит диковинное существо, которое внешне еще выглядит как человек, но повадки имеет собачьи. Профессор объяснил, что эксперимент не удался: созданный им человек деградировал в собаку.
Пес Шарик уже с возвращенным собственным животным гипофизом блаженствует в квартире Преображенского, но недоумевает, почему ему изрезали голову.
Философские размышления о важности для развития человека культуры и образования, о злоупотреблении властью и классовой ненависти, вмешательстве в природу живых существ — главные проблемы повести «Собачье сердце».
Краткое содержание для читательского дневника демонстрирует позицию автора в отношении этих вопросов. Воспользуйтесь представленной информацией, чтобы систематизировать знания о произведении Михаила Булгакова.
Узнавайте обо всем первыми
Подпишитесь и узнавайте о свежих новостях Казахстана, фото, видео и других эксклюзивах.