как понять что ты в разработке фскн
«На бандитов я могу положиться больше, чем на систему» Бывший оперативник российского Наркоконтроля — о самых романтичных и грязных сторонах своей работы
Фото: Геннадий Хамельянин / ТАСС
Они одинаково свободно чувствуют себя и в полицейском участке, и в наркопритоне. Они умеют добыть информацию так, что вы даже не догадаетесь, с кем говорили. Внедренцы, агентуристы или просто опера — самая интересная часть этой работы всегда остается за кадром отечественных сериалов, потому что их методы далеко не всегда согласуются с буквой закона. О темных и светлых сторонах своей работы, о чувстве долга и дружбе с преступниками «Ленте.ру» рассказал бывший оперативник Федеральной службы по контролю за оборотом наркотиков (с 2016 года — Главное управление по контролю за оборотом наркотиков МВД России).
«Нас научили профессионально врать»
Я кадровый офицер МВД. Жил в небольшом провинциальном городе. В нашей семье (дедушка — член-корреспондент Академии наук, бабушка — учительница, мама — учительница, папа — заслуженный учитель физкультуры) все считали, что и я пойду по этому пути, но меня всегда привлекала армейская и полицейская романтика, с детства увлекался детективами.
Как-то к нам в школу приехали из университета МВД Санкт-Петербурга — набирали тех, кто хорошо учится и у кого хорошие показатели в спорте. Так я попал на оперативный факультет.
Тогда как раз шла вторая чеченская война, поэтому нас параллельно готовили к боевым действиям: тактико-специальная подготовка, ведение службы в условиях контртеррористических операций.
Работать я начал в разведке. Еще в университете стал штатным негласным сотрудником МВД.
Даже на свой выпуск не попал, просто написал доверенность на диплом и уехал служить
Для всех знакомых у меня была легенда, согласно которой я уволился из органов внутренних дел. Когда все друзья были в офицерских погонах — я ходил по гражданке.
Фото: Дмитрий Духанин / «Коммерсантъ»
Разведподразделения стары как мир — они были еще в царской России и, думаю, до нее. Я проходил службу в подразделении оперативной установки.
Оперативная установка — это в том числе некий залегендированный опрос по месту жительства фигуранта дела. К примеру, есть преступник или человек в розыске — мне надо выяснить его местонахождение, установить его связи, но так, чтобы никто из опрашиваемых не подумал, что им интересуется полиция.
Под это разрабатывают различные легенды, готовятся документы прикрытия. По сути нас научили профессионально врать. Смысл работы — прийти, «навешать лапши» и получить информацию. Самый простой способ что-либо разведать — прикинуться, что ищешь друга.
Фильм «Место встречи изменить нельзя» — был нашим учебным фильмом. Мы пошагово разбирали действия Глеба Жеглова, начальника оперативной бригады отдела по борьбе с бандитизмом. Например, разговор со стариком, у которого надо узнать точное время преступления.
Жеглов: Точно вчера, а не на днях? А время сколько было?
Старик: Не знаю, часов нет, ни к чему.
Жеглов: А как на работу ходите?
Старик: С петухами. И радио.
Жеглов: А что оно играло, когда вы Груздева встретили?
Старик: Так футбол передавали!
Жеглов: Так мы с вами болельщики. Какой тайм-то был?
Старик: Не занимаюсь.
Жеглов: Ну моментик. Гринев проходит по центру, бьет по воротам…
Старик: А, так футбол к тому времени уж кончился!
Жеглов: Начало в 17, плюс два тайма по 45 минут, еще 15 минут. часов в 7 вы его встретили?
Старик: Похоже так.
Выделить нужный источник, выстроить диалог так, чтобы, спрашивая про одно, получить информацию о другом, — это часть методологии. Приемы постоянно меняются и становятся сложнее. В работе есть множество психологических нюансов, но через год я понял, что это все-таки не мое.
«В фильмах ключевая фигура — следователь»
Не все понимают разницу между следователем и оперативником. Во многом в этом виноват кинематограф. В сериалах следователь бегает с пистолетом, задерживает преступника, а потом он же передает дело прокурору.
В современных реалиях — он лишь процессуально оформляет то, что наработали оперативники.
Я принимаю решение, какие материалы предоставить следователю, а какие — нет. От этого зависит и квалификация дела, и судьба его фигурантов
Могу засветить свой источник информации, а могу этого не делать. Могу указать на соучастника, а могу его отпустить, если другие фигуранты промолчат. Могу рассекретить телефонные переговоры, а могу этого не делать, если люди и так признались. Таких нюансов много.
Я не умаляю работу следователей. Есть среди них спецы, которые умудряются грамотно проводить следственные действия, для которых тактика допроса — не пустые слова — они готовятся к очным ставкам. Но глобально — основная махина расследования дела ложится на оперативника.
Но вот парадокс: в управлении наркоконтроля у нас было семь служб, то есть, условно, 100 оперов на город-миллионник. Всего в штате около 1000 человек — и вот 100 человек ездят, задерживают наркоманов, а остальные 900 — это оформляют.
«Всем абсолютно ***** [все равно], как ты там»
Оперативник может получить информацию несколькими способами: через технику, от агентуры или будучи внедренным. После техники, внедрение — самый удобный способ. Ты контролируешь ситуацию изнутри, знаешь, на что обратить внимание. Если была встреча — быстро срисовал номера или приметы человека.
В зависимости от цели внедрения разрабатываются план и механизм работы. Любая проверочная закупка — тоже внедрение. Агент подводит тебя к человеку, ты его разбалтываешь, играешь роль покупателя, берешь наркотики.
При этом внедрение — не всегда реализация.
Я помню, приехал в Санкт-Петербург, и у меня был шок, когда мы просто наблюдали за сделкой, где продавался килограмм наркотиков
Зато тогда мы смогли установить места хранения, места передачи, действующих лиц, а потом задержали людей, параллельно вынося склады и пресекая каналы. В итоге вместо килограмма — изъяли условно сто. Такое наблюдение и внедрение в группу может занимать несколько лет.
Законодательно все это никак не закреплено — делается на свой страх и риск и далеко не по методологии. Например, нам всегда вбивали: самое важное при внедрении — это безопасность внедренного сотрудника. А на самом деле всем абсолютно ***** [все равно], как ты там — отзвонился, что пришел, и хорошо.
Фото: предоставлено героем материала
У моего товарища как-то завязалась драка с наркоторговцем — и оба вылетели из окна шестого этажа, причем на оперативника упал тот, кого он задерживал. Товарищ весь переломанный был. Кого-то машиной придавило к дереву, кто-то лишился на задержании глаза. Меня самого тащили на автомобиле через весь двор. Жести хватало. Каждое внедрение и задержание — это всегда дикий всплеск адреналина. К этому невозможно привыкнуть.
«Провал — надо изымать кокаин»
Через какое-то время звонит агент и говорит, что один чеченец готов продать полкило. Докладываю начальству, спрашиваю: «Будем брать?» Мне отвечают: «Да-да, конечно».
Мой агент приболтал чеченца на сделку из рук в руки. В таких случаях деньги всегда просят вперед. Он договорился, что нам надо показать продавцу «лям» [миллион рублей], — тот убедится, что деньги есть, привезет товар, а тут мы его «хлопнем».
Фото: предоставлено героем материала
Я снова прихожу к руководству и говорю:
Они подумали, подумали, говорят — не, денег все-таки никто не даст
Приезжает чеченец, забирает карту, привозит полкило кокаина, и мы забираем его под белы рученьки. Начальники, конечно, довольны.
«Даже криминалитет тебя должен уважать как личность»
Самое важное в работе опера — отвечать за слова, каким бы подлецом ни был твой оппонент и какими бы ни были ваши отношения. Этому учит работа в маленьком городе, где я и начинал. Здесь, если ты не выполнил, что обещал — слух пройдет моментально, и больше ты просто никого завербовать не сможешь.
Даже криминалитет тебя должен уважать как личность и человека слова. Для этого порой нужно идти на принцип. Как-то я задержал человека, мы с ним договорились, что он сдаст мне некоторые моменты, пойдет на мероприятия, а я напишу за него ходатайство в суд, и мы постараемся получить условное. Ударили по рукам, он выполнил обязательства: дал признательные показания по ряду эпизодов, поучаствовал в оперативно-разыскном мероприятии, помог задержать людей.
Я пишу ходатайство, приношу его начальнику, чтобы он передал на подпись генералу. Начальник смотрит на меня, сминает его и кидает в урну. Я на него смотрю: «Не понял».
Он говорит: «Ты на меня *** [болт] положил — у тебя бумаги не подписаны, дела не подшиты, вот и иди лесом»
У опера, который работает в поле, как правило, куча проблем с бумагами. У меня был полный бардак в сейфе и делах оперучета. У нас огромное количество бумаг нафиг не нужных, но при этом — с кучей секретных штампиков и пунктиков.
Но какое отношение человек, который выполнил свои обязательства, имеет ко мне? У нас есть дисциплинарные взыскания и прочие меры воздействия на сотрудников.
У задержанного — двое детей, он все условия выполнил. Я понимаю, что без ходатайства он сядет. Ухожу в кабинет, пишу рапорт на увольнение, даю начальнику и ухожу. Он ставит на рапорте свою резолюцию — уволить по статье за несоблюдение условий контракта. Говорю: «Ну ***** [все равно], не хочу в такой помойке работать».
Пришел заместитель, спросил, в чем дело. Я объяснил ему ситуацию, он согласился, что это не дело, и они с начальником решили, что я должен сам идти к генералу подписывать ходатайство. Утром я пришел, все рассказал. Он спросил: «Человек нужен?» Говорю: «Да, еще пригодится» — и генерал все подписал, а человек получил шесть лет условно.
«Ценного агента можно даже от уголовной статьи отмазать»
Как правило, крутой агент, который входит в серьезную группировку, даже не оформляется (на него не заводятся агентурные дела), потому что в случае утечки его жизни будет угрожать опасность. Я общаюсь с ним, получаю от него сообщения, но провожу информацию от какого-то левого лица, как сказали бы в экономике, от «агента-номинала».
Вообще отношения с информаторами — отдельная тема. Идейных агентов сейчас крайне мало, в отличие от советских времен. Теперь любые отношения оперативника и агента — это или материальная заинтересованность (ее практически нет, потому что денег на это не выделяют), или товарищеские отношения, или ситуация, когда агент видит в тебе покровителя.
Фото: Сергей Михеев / «Коммерсантъ»
Из-за последнего оперов часто обвиняют в крышевании. Де-юре ты действительно идешь на должностное преступление, а де-факто — оказывая мелкую услугу (красивый номер, отмаза от участкового), создаешь ощущение покровительства, и человек за это тащит тебе информацию, которая глобально будет для общества намного важнее.
Ценного агента ты можешь даже от уголовной статьи отмазать, и не потому, что ты такой коррумпированный. Просто то, что он делает и что еще может сделать, помогая органам, — намного важнее и серьезнее, чем то, что он совершил.
В крупных городах агент часто пытается отблагодарить оперативника за помощь, отказываются от этого немногие
Бензин, обучение агентов, мобильная связь — никто оперативнику это не оплачивает. Я дома трое суток не появляюсь, питаюсь в кафе или подножным кормом, а еще есть семья, которую нужно обеспечивать.
Я знаю честных людей, которые отказываются от денег. Их можно пересчитать по пальцам, и на самом деле без боли на них смотреть невозможно. Если подполковник с медалью «За заслуги перед Отечеством» копит на вещи ребенку — ты его, конечно, уважаешь, но возникает вопрос — это как возможно вообще?
«Каждому доводилось оступаться»
Опер — это человек, который во всех серых и черных зонах должен чувствовать себя, как рыба в воде: прийти в питейное заведение, нажраться с каким-то алкоголиком, но разведать кучу полезной информации — это тоже часть его работы.
Оперативник всегда находится в каком-то дерьме, он видит всю грязь общества и постоянно в ней копошится. Но многие думают, что он должен быть в белой рубашке, чистый и невинный, сидеть в кабинете, а все говно пусть протекает мимо и само разгребается.
Фото: предоставлено героем материала
О том, сколько грязи и нарушений есть в нашей работе, — говорят и пишут постоянно, но и романтики все-таки было много. За семь лет в ФСКН мне приключений хватило на всю жизнь. Во многих подразделениях было спокойнее — у нас же на неделе могло быть пять-шесть задержаний.
Меня как-то спросили, как ты не боишься, лезешь же один вечно? Я задумался и понял, что когда начну бояться — тогда и уйду. Когда ты на деле — страха нет, ты просто делаешь свою работу.
Думаю, самое важное для опера — понимать, что от тебя зависит судьба человека. Мне всегда было жалко закрывать тех, кто попался первый раз.
Если человек — дурак, то заедет снова, а сразу ломать ему напрочь жизнь — как-то не очень
В конечном итоге, все мы люди, каждому доводилось оступаться. Хотелось бы, конечно, не совершать плохие поступки, но всем свойственно ошибаться и совершать вещи, за которые стыдно. Но если ты о них помнишь и стараешься совершать больше хорошего, то, наверное, правильно живешь.
У меня огромное количество друзей живет за рамками закона, но это действительно мои друзья. Мы близки по каким-то душевным моментам — возможно, чувство локтя, поддержки.
Помню, я как-то позвонил человеку, говорю, нужно срочно встретиться. Он сразу: «Все нормально? Ты скажи, мы сейчас 30-40 человек приедем, с оружием». Я ему говорю: «Да успокойся, поговорить просто надо». Но в этот момент я осознал парадокс ситуации — на бандитов я могу положиться больше, чем на нашу систему и ее структуры. Если меня будут забивать на улице, то они скорее приедут, чем некоторые мои коллеги.
В 2016 году ФСКН была расформирована. Многие оперативники остались без работы, а кто-то даже попал за решетку. О том, каково бывшему оперу оказаться в одной камере с теми, кого он сажал, — читайте во второй части.
Беседа с бывшим сотрудником ФСКН (ч. 1)
На протяжении чуть боле десятка лет в нашей стране функционировала Федеральная служба Российской Федерации по контролю за оборотом наркотиков. Деятельность этого мощного ведомства обросла мифами и легендами. Но так или иначе, большинство сотрудников исправно пытались бороться с наркотическим злом, которое сегодня очень крепко сковало наше общество по всем фронтам.
На откровенный разговор согласился бывший сотрудник этого ведомства.
Привет. Расскажи, какими судьбами ты оказался в ФСКН? Как ты сделал свой выбор профессии?
Ну а тут формируется отдельный, самостоятельный государственный комитет по контролю за оборотом наркотиков, в котором будет все свое, начиная от следствия и ЭКЦ, и заканчивая техническими и поисковыми подразделениями. Причем формируется по прямому волеизъявлению Верховного.
Все тогда в 93 году указывало на то, что Госнаркоконтроль должен развиться в спецслужбу с широкими возможностями, и достаточно радикальными методами (по образцу Рушайловских УБОПов,только круче). Поэтому на тот момент выбор был очевиден.
Чем принципиально отличалась, на твой взгляд, работа ФСКН от органов внутренних дел на направлению противодействия обороту наркотиков?
Тут вот однозначно можно сказать только в общих фразах. Безусловным плюсом было что служба была самостоятельной и самодостаточной. Как выше уже сказал, прямая вертикаль, свое следствие, свои эксперты, свои секретные службы и свои подразделения обеспечения.
Причем все это было достаточно компактно. Мне как оперу не составляло проблем даже к генералу с каким то вопросом обратиться, а уж на уровне руководства все вопросы решались намного оперативнее, чем в МВД. А если говорить по работе, то разные периоды были, разные руководители, разные течения надводные и подводные.
Какой-то период ничем не отличалась, но сам факт наличия двух, а от случая к случаю и трех конкурирующих структур (ФСКН, МВД, ФСБ), сильно осложнил наркоторговцам жизнь. Повторюсь, для МВД и конторы, линия наркотиков была больше средством, чем целью. Да и в ФСКН время от времени кое-кто вступал в договорные отношения с наркоторговцами, для достижения тех или иных результатов.
Только вот жизненный цикл этих отношений становился все короче, а последствия для договорившихся сторон все печальнее. И последствия эти прилетали со стороны службы, не поучаствовавшей в каждом конкретном соглашении, что было очень плачевно для наркоторговцев и очень замечательно для оперативной обстановки и в сфере незаконного оборота наркотиков, и в сфере коррупции по этому направлению.
А так моим надеждам 2003 года так и не суждено было сбыться, вырасти в спецслужбу ФСКН не дали, отчасти сами руководители ФСКН, отчасти другие службы, не желавшие конкуренции, по- этому ФСКН долго искал свое место под солнцем, и как мне видится нашел его где-то уже в последнюю пятилетку своего существования.
Когда сбыт из рук в руки окончательно умер, МВД, основной задачей которых являлось выявление тяжких, особо тяжких справлялось старыми методами, основанными в основном на получении информации из преступной среды, а у нас котировались только групповые формы, которые резко ушли в Интернет, и нам пришлось нырять за ними в мир айпи адресов, банковских переводов и криптовалюты.
На борьбу со злом были брошены многие ведомства: ФСКН (до упразднения), МВД, таможня, контора. Но по факту мы не видим заметного улучшения ситуации. Процент наркопотребителей растёт, что наносит непоправимый вред нашему обществу. Как думаешь, почему так обстоят дела?
Количество опиойдников и спрос на наркотики этого класса существенно снизился. Из последних тенденций, снизили поступление наркотиков из за рубежа. Получили существенное повышение ценника на канабиойды и практически полное исчезновение на рынке сырья для производства спайса. Конечно барыги на месте не стоят, ответом стало возникновение неимоверного количества подпольных лабораторий на территории РФ, главным образом в Подмосковье, развитие гроувинга. Но ничего страшного я в этом не вижу. Есть методы, как с этим справляться, и думаю, это гораздо проще, чем перекрывать международные каналы.
Другое дело что в погоне за героином дружно проморгали химию. Дживиаши не могли запретить года полтора-два. И все это время они продавались в открытую и легально, в палатках, кальянных, кафе. Потом с солями история повторилась. Вот в это время мы получили изначально неконтролируемый рост потребления, и дали барыгам заработать огромные деньги. Именно в этот период наркотики стали доступны каждому желающему их приобрести. А потом, получив и развив этот рынок, они уже не стали сдавать позиции и пустили заработанные капиталы в собственную безопасность.
Сначала пошли по пути разработки аналогов наркотиков, которые действовали идентично, а чаще и намного жестче известных, но не попадали под запрет, потом стали разрабатывать схемы реализации наркотиков через Интернет. Собственные сервисы, сайты, хостинги и площадки. Это сражение мы тогда проиграли, или вернее проспали. И то что сейчас имеем, это последствия.
Но это не значит, что мы проиграли войну. А так да, в целом в сфере противодействия наркотикам куча проблем, которые не дают работать эффективно. Об этом можно бесконечно говорить. И палочная система, которая практически делает невозможным взаимодействие, и территориальность, которая сильно мешает взаимодействовать регионам, даже в рамках одной службы, и кривая отчетность, и кривое процессуальное законодательство, разработанное по большей части под раскрытие и расследование очевидных преступлений, но не подходящее для работы по НОН, и еще много много чего, что зачастую делает нашу службу не во имя. а вопреки!
А возможно ли полностью победить оборот наркотиков? Или хотя бы свести его к минимуму?
Победить нет, свести к минимуму да. Чем больше будет прессинг, тем ближе к этому минимуму. И дело не столько в размере наказания, сколько в его неотвратимости. Хочешь быть наркоманом? Это твой осознанный выбор? Ок, не проблема! Но тебя поставят на учет. Причем хорошо бы что бы этот учет был в открытом доступе. Я принципиально против позиции, что наркоман-это больной человек, а следовательно и врачебной тайны никакой я не вижу тут.
Далее тебя лишат прав и водительских, и родительских. Ни на какую работу тебя соответственно тоже никто не возьмет. Поскольку ты подучетный элемент, как только у тебя на районе чего то случается, тебя будут тянуть в отдел, причем иногда за волосы и иные выступающие части тела. Такой метод, как отработка подучетного элемента как-то вот забылся последнее время, а ведь он был крайне эффективен при раскрытии общеуголовных.
Далее, не хочешь присесть за приобретение-хранение (а ты же наркоман, ты постоянно приобретаешь и хранишь!)? Давай, приноси пользу обществу единственным доступным тебе способом. Сдавай других. Причем в открытую. И пусть это будет все у людей на глазах, чтобы они могли посмотреть как ты живешь, и сделать свой осознанный выбор. Хочешь барыжить? Это твой осознанный выбор? Ну не проблема.
Вот как у цыган было, у них детей много и все по очереди барыжат. Одна барыжит, которую не жалко. Пришли, забрали посадили, на следующий день выбирают, кто следующий будет. И так круговорот цыган в природе, пол семьи сидит, одна барыжит, остальные в очереди. И это тоже наглядно должно быть, будешь барыжить, может какое-то время и поживешь красиво, но потом придется посидеть.
Конечно, даже при таких идеальных условиях будут и наркоманы, и барыги, и наркотики. Но случайных людей не будет ни в наркомании, ни в наркобизнесе. Все честно, прозрачно и наглядно. Хочешь связаться с наркотиками, не кто не сможет тебе запретить, но место твое будет на дне этой жизни. Вот тогда я думаю будет достигнут максимально возможный минимум.
Интервью с коллегой оказалось очень обширным и ёмким. Дабы не утомлять читателя, мы его разобьём на три части. Вторая и третья части беседы выйдут совсем скоро.
Как «работает» ФСКН. Часть 5. Заключительная.
Теперь было понятно, что в деле уже ничего не изменится. Остались процессуальные детали, стало немного спокойнее. Я решил, что три недели оставили потому, что суд еще не успел принять решение, а после будет несколько заседаний подряд и все закончится. Теперь конец виделся четче, и это заставило радоваться последним молодым дням на воле. Иногда получалось забыть на время о грядущем и просто встречать волосами солнце и ветер. Потом будильник оповещал, что до конца прогулки 15 минут, пора было возвращаться домой. Некоторые вещи вызывали угнетающие мысли, страшные, жестокие.
Например, у меня тогда было две собаки, одна уже старенькая. Учитывая собачий век, я понимал, что когда меня заберут, я больше ее не увижу, никогда. Было и кое-что пострашнее: два старых деда, одна бабушка. Чаще всего получалось избегать тяжких дум. Не меньшую тоску вызвали мысли о личной жизни, судьбе моих отношений с девушкой и о ее судьбе. Много раз я хотел предпринять радикальные решения, расстаться, чтоб меньше страдать позже, но что-то удерживало. Мы обходили эти мысли и учились радоваться тому, что есть, настоящему.
Дни до суда прошли почти незаметно, даже могу сказать, что прожил их в настоящем времени, а не в привычном уже ожидании. На этот раз суд был плотнее — два дня подряд, хотя по итогу снова ничего не изменилось. Но по меркам скучной жизни на домашнем аресте суды все равно событие значимое: на них я видел друзей, видел хоть и вялое, но течение жизни за пределами квартиры. Адвокаты в ожидании судьи обычно обсуждали маникюр или новый айфон, но иногда рассказывали и интересные истории.
Например, я узнал, что мы не одни такие: во-первых, 80% всех заключенных в России сидят по 228 статье. Это удобная статья, имеющая большую практику и легко доказуемая. Всего заключенных в российских тюрьмах к 2016 году насчитывалось 646 000 человек. Это как все население Набережных Челнов. Персонал тюрем — это еще 300 000 человек. Ну и еще 304 000 отбывают условный срок или находятся под домашним арестом. Однако при том, что за год общее количество заключенных уменьшилось, в стране открыли девять новых тюрем и построили 15 дополнительных корпусов в существующих. Реальность такова, что часть россиян просто живут в тюрьмах.
Услышал свежую и наглядную историю о ловле наркоманов, случившуюся уже после расформирования ФСКН. Поймали двух парней, молодых и амбициозных, с одним косяком на двоих. Веса не хватало на уголовную статью — только административка, до 15 суток или штраф. По этому случаю были предприняты следственные меры: им устроили допрос. Сначала спросили, курили ли они этот косяк. Анализы уже все показали, так что ребята не отрицали: «Курили». Потом спросили, чей он был изначально. Тот, у кого из кармана взяли, говорит: «Мой». Начали выяснять, как он тогда попал ко второму, пугать 229-й (кража наркотических средств). Второй ответил, что взял у первого с его согласия. Но косяк изъяли у первого, значит он его вернул. Майор говорит: «Ну вот, а вы боялись. Все добровольно, никто ничего не украл, денег друг другу не платили, ставьте подписи и можете идти домой, выпишу штраф вам, даже родители не узнают». Парни с облегчением выдыхают и ставят подписи. Бинго! Сбыт группой лиц по предварительному сговору! Статья 228.1, часть 3, пункт «а», срок от восьми до 15 лет. Любая передача является сбытом, от двух человек считается группой, они оба знали, что это косяк и передавали его сознательно. Проще некуда — протокол без изъянов. Парни даже без уголовного веса уезжают на 10 лет. Говорят, повезло еще — могли и на 15 уехать, да еще и со штрафом до 500 000 рублей.
За два дня прошло четыре заседания. Не помню уже, сколько прочитали томов. Новый перерыв объявили на месяц, даже чуть больше — в июле заседаний не было вообще. Снова я старался жить настоящим, не думать о том, чего не могу изменить, но со временем это становилось всё труднее. Тревожила новая мысль: я не мог представить ситуации, в которой меня не сажают. Настолько поверил в неизбежность заключения, что другого варианта просто не видел, и самое страшное — не хотел. Не осталось уже идей, планов, амбиций, не осталось желания жить. Я просто считал дни до конца, на этот раз мне их выдали 33 штуки.
Получил после заседания письмо от Вани. Пытается держаться, не унывать. Он все это время провел в одной десятиместной камере, думаю, это даже жестче, чем тюрьма, потому что в ней все-таки есть жизнь, а здесь — просто ожидание и очень маленькое пространство. Оказалось, там не так уж мало знакомых: передавали приветы. Что расстроило — был привет от Эдика, приятеля, с которым мы катались на велосипедах уже после моего задержания, которому я все подробно рассказал. Посадили его по той же статье. Видимо, учимся мы только на своих ошибках.
Человек со временем ко всему привыкает, но к ожиданию привыкнуть невозможно. Когда долго чего-то ждешь, начинаешь сам становиться этим, сквозь время твое настоящее оказывается там. В тюрьме люди живут ожиданием свободы, пытаются стать ей, готовятся, стремятся, планируют, мечтают. Я же стал сам для себя тюрьмой и до сих пор так живу. Физическое состояние тоже ухудшилось: кроме того, что я стал очень мало двигаться и не забочусь о физической форме, я почти перестал есть. Не помню уже, что такое чувство голода, мысли о еде вызывают тошноту. Пищу употребляю в последнее время просто чтоб не болел от голода желудок. Немного страха во мне осталось, боюсь перемен, но желание, чтобы все это скорее закончилось, гораздо сильнее. Знаю, что в тюрьме начну поправляться, начну мечтать.
Очередные суды не добавили новостей. Материалы дела дочитали, приступили к опросу свидетелей. В основном, это были понятые с задержаний, досмотров, обысков. Приглашали по нескольку человек, на заседание приходило два-три человека, иногда и вовсе один за весь день. Приходили и пожилые люди, некоторых приводили приставы. Целесообразность была сомнительна — все они уже ставили подпись в протоколах. Как правило все было по одной схеме:
— Свидетель такой-то, были понятым на обыске?
Адвокаты задавали дежурные вопросы: «Известно ли вам что-то о причастности кого-либо из присутствующих к преступной деятельности?», все, разумеется, отвечали, что нет. Одного парня привели в шортах и шлепанцах, по-моему, он был под чем-то. Соглашался с тем, что обыск был в июле, но настаивал, что был одет в зимнюю куртку, в связи с чем заявил, что июль был зимой. Услышав про ответственность за ложные показания, взял слова назад. Услышав, что вопросов к нему больше нет, сел рядом со мной на скамью подсудимых. Свидетелей в деле оказалось 42. Суд был похож на цирк, только это был грустный цирк.
В приговоре перечисляются доказательства вины подсудимых — прежде всего, это их показания, данные на следствии, в которых они якобы рассказывали об «обстоятельствах своей деятельности, связанной с оборотом [наркотиков]», составе организованной группы, методах сбыта и ценах, использовании технических средств, покупателях, методах конспирации и конкретных обстоятельствах сбыта. Помимо этого, говорится в приговоре, вина подсудимых подтверждаемся показаниями свидетелей. За исключением полицейских и понятых, их в деле четверо. В судебном заседании ни один из них не подтвердил, что ему известно что-либо о причастности обвиняемых к сбыту наркотиков, после чего в связи с «существенными противоречиями» гособвинение огласило показания этих свидетелей, данные на следствии.
«Указанные выше и оглашенные показания подсудимые и свидетели в судебном заседании подтвердили частично либо не подтвердили полностью, при этом показали суду, что давали эти показания под давлением сотрудников УФСКН, в болезненном состоянии, в состоянии наркотического опьянения, а также в состоянии, не позволяющем в полной мере отдавать отчет своим действиям в связи с наличием психического расстройства», — говорится в приговоре. Для проверки в суд были приглашены сотрудники ФСКН и оперативники, которые слова свидетелей опровергли, отмечается в документе.
От суицидальных и просто тяжелых мыслей, спасение для себя я нашел в эскапизме — уходил в мир воображения. Фильмы, сериалы, книги, а главным образом, компьютерные игры и сон. Сначала просыпаться по утрам было пыткой. Я открывал глаза, обнаруживал на ноге браслет, не хотел верить, что это на самом деле, не хотел больше открывать глаза. Но со временем поймал ритм: спал, сколько хватало сил. Когда просыпался и получалось уснуть снова, сны становились ярче. Иногда даже получалось их контролировать, рисовать, продолжать предыдущие. А когда глаза уже не закрывались, когда реальность начинала душить, я полз к ноутбуку и запускал «Хартворлд». Благо, люди придумали игры про выживание, которые отлично заменяют настоящую жизнь. Суть там в том, что ты начинаешь игру с нуля, голым, на необитаемой земле, находишь ветку, еще одну, потом камень, делаешь топорик и пытаешься не умереть от голода, холода, диких животных, затем по камешку строишь жилище. Через месяц ты уже охраняешь свой замок от других игроков, участвуешь в войнах, заключаешь союзы. В общем, там всегда хватает дел, чтобы мысли о реальном мире не появлялись вообще. Играл до тех пор, пока глаза не слипались, а сил оставалось ровно на два шага до кровати.
Так, незаметно, в реальной жизни прошло несколько месяцев. Я почти не общался с друзьями, родственниками, встречи были поверхностны, любые темы скучны, я хотел быстрее вернуться к своему миру. На прогулку по выходным меня буквально вытаскивала мама. Иногда к этому времени я еще не спал и после возвращения садился играть, продумывая за эти два часа план постройки новой башни. Так прошло несколько судов. Сидя на них с блокнотом, я проектировал здания, разделял границы, а за три часа обеденного перерыва успевал прийти домой и отбить нападение врагов. Но со временем надоело и это. Наиграв в одну игру 1 500 часов, бродя по своим владениям и понимая, что давно уже все сделал, я чувствовал ложь происходящего. Искал другие игры, нырял в другие миры: 500 часов в новом мире, и 500 в еще одном, в ГТА-5 онлайн по сюжету я даже содержал плантации марихуаны и кокаиновые склады. Судя по игре, это весело. Так продолжалось еще пару месяцев, пока в одной из стимовских игр мне не выпала шмотка, которую можно было продать за игровую валюту, — золотой ракетомет. Впервые за очень долгое время у меня появился план, вызвавший искреннюю улыбку. Я обзавелся целью.
Достав вертушки, я насобирал любимой музыки, отыскал свои фотографии, альбомы с рисунками. Заваривал плюшку и возвращался в свою реальность, шаг за шагом. Игры уже не так манили, спать хотелось меньше, возвращались тяжелые мысли, но я от них не бежал. Я почувствовал силу: двигаться, бороться, жить дальше. Со временем, я собрал свой мир по кускам, почти перестал ждать и начал готовиться, решил написать свою историю, оставить ее на бумаге. Тогда же осознал, что лишить себя свободы я могу только сам, и еще вспомнил, что пока не огласили приговор, у меня есть выбор.
Мысли о побеге появлялись и раньше, но тогда они были отчаянными, грубыми, нелогичными: «Бежать, без оглядки, спрятаться, никого не видеть, бежать». Теперь я решил их обдумать. Главный вопрос был: «Куда бежать?». От кого — понятно; почему — понятно; но куда? И, в основном, вопрос был не географического характера — у меня не было цели. Технически я перебирал много вариантов — ни одного хорошего, любое решение имело плохие последствия. Сам побег — преступление, на этот раз я действительно и осознанно могу стать преступником. Любой вариант начать новую жизнь — подделка документов, пересечение границы — новые преступления. Срока давности нет, по статистике 80% находят в первые 2 недели, средний срок поиска остальных — 20 лет. По особо тяжкой статье данные отправляют в интерпол. Всякие политические убежища — это для Ходорковских и Сноуденов, тех, кому есть, что предложить взамен. Всех родных будут пытать, друзей тоже, а как они обращаются с людьми, я теперь прекрасно знаю. К тому же, за каждый день в бегах добавляется штраф. Самым безопасным вариантом оставалось жить одному в съемной квартире, не выходя из нее. Это мало чем отличается от тюрьмы, по крайней мере, в лучшую сторону. Совесть тоже не на стороне бегства: я хочу стоять лицом к тем, кто предъявляет мне обвинения, выражать и отстаивать свою позицию. В итоге мой выбор определила ясная мысль: «При заключении я буду знать срок, будет, к чему стремиться, и я останусь честен, в первую очередь, с самим собой. Бежать — это пожизненно».
Были свидетелями и оперативники, вызывали даже начальника отдела. На вопросы адвокатов «на чем основано утверждение об устойчивости преступной группы?», «как долго велось наблюдение и разработка?» все единогласно отвечали «секретная оперативная информация». Были и проколы в их показаниях. Например, Альберт Деговцев сказал, что читал смски с изъятого телефона, при этом на тот момент телефон был опечатан и трогать он его не имел права. В основном, все грамотно уходили от ответов и ничего, что могло бы нам помочь, в деле не появилось. На одном из заседаний я узнал конвойного, который заводил в зал суда Ваню, — этот парень классе в восьмом пытался отобрать у меня мобильник и оторвал рукав моего пиджака.
Зима 2016-2017 года
После очередного суда, 16 декабря, я дождался, пока ребят поведут грузить обратно в машину. В зале суда общаться запрещено, а на улице им можно было что-нибудь крикнуть. Конвоиры с собаками отодвинули всех провожающих на 20 метров, значит, ребят сейчас поведут. Увидев макушку Ивана я закричал:
— 25-е заседание закончилось!
Все тянулось уже очень долго, заседания назначали редко. По разным причинам: то у кого-то отпуск, то командировка у судьи, да и выбрать удобный день для всех семи занятых человек (пять адвокатов, судья и прокурор) было непросто. Видел я и другие мотивы этой затянутости — все эти люди получали за время деньги. Особенно выгодны проволочки для адвокатов. Мой адвокат обошелся в 150 тысяч рублей за полтора года, и это по общим меркам адекватная цена. Первый адвокат стоил еще 50 тысяч. Но большинство адвокатов берут деньги даже за те месяцы, когда ничего не происходит, а за месяцы, в которые проходят заседания, берут больше. Есть и такие, кому нужно платить за каждое заседание, каждую подпись, каждый том дела. Вообще в этой тусовке все друг друга хорошо знают. Многие учились вместе — теперь формально по разные стороны, но в итоге все равно делают одно дело. Вообще, все хорошие адвокаты — бывшие следователи или прокуроры. Получается, для них не так принципиально, на какой стороне быть — важнее, где лучше условия.
В суде начались прения. Я пришел пораньше, в зале пока были только адвокаты. Вошел прокурор — судя по документам, «заместитель прокурора г. Набережные Челны, советник юстиции О. Е. Ульянченко». Сел за стол, улыбнулся и спросил адвокатов: «Ну как, готовы? Никто не хочет целиком вину признать?». Сразу несколько человек ответили что-то в духе: «Шутите, признавать группу?», а адвокат Артура задала встречный вопрос:
— Вы не думаете, что обвинение им предъявлено слишком жестко, ведь очевидно, что организованной группы здесь нет? Вы сами верите, что молодых ребят может исправить большой срок в российской тюрьме?
— Ну, сами же все понимаете, надо сажать, работать же надо как-то, — прокурор продолжал улыбаться. — Ну, не стреляют если, что поделать! Мы любим 228-ю статью. Как и 210-ю.
Ненадолго наступила тишина. Улыбающийся прокурор был первым человеком за полтора года, к которому я испытал отвращение. Я четко понял, что правоохранительная и судебная структура — это большой бизнес со своими правилами и порядками. Наркоманы являются основой этого бизнеса, прокурор это подтверждает. И этот человек обвиняет меня в «причинении вреда общественной нравственности».
Из всех людей, ответственных за мое положение, с которыми я столкнулся за все это время, большинству я сочувствую. Некоторых мне жалко: они выполняли свою небольшую роль в системе, кто-то действительно верил, что борется со злом. Другие просто не задумывались и выполняли свою работу — зарабатывали деньги. Многие понимали, что происходящее не совсем правильно, но считали, что изменить что-то не в их силах. Только прокурор вызвал у меня настоящее отвращение — своими высказываниями, нескрываемым равнодушием, поведением и действиями. Это он подписывал наше обвинительное заключение и именно он отвечал за содержание и формулировки. Об этом ещё год назад говорил мне следователь, жалуясь, что две недели мучался, переписывая наше обвинительное заключение (его готовят перед отправкой дела в суд), и в итоге писал его с прокурором по телефону.
Начались прения. По сути, это четкое обозначение позиций защиты и обвинения: прокурор запрашивает наказание и приводит доказательства, адвокаты перечисляют доказательства линии защиты, подсудимые тоже могут что-то сказать, но обычно просто поддерживают слова адвоката. Мне прокурор запросил 14 лет лишения свободы в колонии строгого режима. На полгода больше Артуру. Ване — 13,5 лет, Сагитову десять, а Васильеву — четыре года условно. По-моему, удивлены сроками были все, включая судью — он хоть и не показал вида, но попросил повторить сроки. После слов «доказательствами являются» прокурор перечислил 45 пунктов. Я считаю, что ни один из них не доказывает моей вины в тех преступлениях, которые мне вменяют, к тому же в качестве доказательств приведена откровенная ложь: например, что у меня на обыске «были обнаружены и изъяты приспособления для фасовки наркотических средств, а также оборудование для сбыта наркотических средств». Ничего похожего ни обнаружено, ни изъято не было и документы в деле это подтверждают. Возможно, прокурор просто ошибся, вписывая доказательства в обвинение и на его основании запрашивая мне 14 лет, но я думаю, сделал это специально, пустить судье пыль в глаза — вдруг поверит на слово.
Адвокаты отрицали обоснованность доказательств и формулировок обвинения, например, что использование личных телефонов для общения друг с другом меньше всего похоже на конспирацию, о которой красочно расписано в обвинении. В общем, перечислялось много одних и тех же фактов, многие по сути абстрактны, прокурор заявлял, что они доказывают вину, адвокаты утверждали, что они ничего не доказывают. Учитывая количество перечисленного, в голове оставалась каша. Закончили примерно за час, перерыв объявили больше, чем на месяц, но на этот раз уже было решено, что 10 марта последнее слово, 13-го приговор.
14 лет — цифра была озвучена и не выходила из головы, злую шутку со мной играла математика — мне грозило не только 14 лет, но и, например, 168 месяцев или 5 000 дней. Конечно, я понимал, и об этом говорили все, что 14 не дадут. Это тоже практика, называть большие цифры, потом уменьшать, потом еще чуть, но много не уменьшат. Я читал немного об этом, психологически человека можно раздавить так, что он будет рад, что в итоге получил 10, по-настоящему рад получить 10 лет заключения. Старался не думать об этом.
Было трудно, но я все-таки поверил, что последнее слово что-то значит для суда, может повлиять на его решение. Я видел в судье умного человека, пожалуй, самого умного из присутствующих в зале, поэтому писал текст своего выступления от всей души и всей логики, что у меня есть. Мои друзья в СИЗО тоже готовились — это было видно. Они говорили о пропаганде легких наркотиков в СМИ и массовой культуре, приводили в пример Константина Эрнста, который смеялся над шутками про наркотики в КВН на первом канале, объясняли, что такие вещи способствуют легкомысленному отношению, непониманию всей опасности. Говорили о нарушениях наших прав при следственных действиях, о том, что лишение свободы, особенно на большой срок, не соответствует целям наказания и человек, впервые совершивший ошибку и надолго попавший в преступную среду, хоть и осознает свою вину, рискует выйти с измененной системой ценностей. Объясняли, что раскаяние и желание никогда больше не совершать преступных действий наступает через полгода-год заключения, а следственный изолятор, в котором они уже провели полтора, по нормативам УИК является наиболее строгой мерой. Все говорили, что поняли, насколько наркотики плохи, и жалеют, что не поняли этого раньше, Сагитов еще поблагодарил всех участников процесса за время, проведенное вместе и назвал помощницу судьи «восхитительной». Все просили дать им шанс, и объясняли, что хотят жить честной жизнью, создать «здоровую ячейку общества». Свое выступление я записывал на диктофон.
Сегодня 12 марта, воскресенье, солнечный весенний день. Утром гулял с мамой, другом и собакой по берегу Камы. Лед начинает таять, солнце заставляет щуриться с непривычки. Приговор завтра. К тюрьме я особо не готовился, на оглашение пойду как обычно: в клетчатой рубашке, пиджаке и брюках-клеш. Дальше — время покажет. Днем навёл порядок в комнате, убрал подальше свои вещи. На столе остался только ноутбук, на котором и дописываю этот текст. Возникшая вокруг пустота отлично резонирует со внутренним состоянием, неестественную тишину иногда оживляет вой ветра за шторами.
За полтора года я многократно переживал один и тот же момент, сотни, тысячи раз. Момент, когда я выхожу из дома на приговор. Тысячи раз я видел слезы мамы, слышал глубокий вздох отца. Этот момент ломал голову — вот я здесь, дома, и я ухожу, сам, осознанно, добровольно. И никто не знает, когда я вернусь; скорее всего, все уже будет иначе, мир никогда не станет прежним.
Уже утро, 13-е. Ничего такого не ощущаю, немного тороплюсь дописать историю. Так и не спал сегодня, но не страшно — при любом раскладе выспаться я еще успею. Просто решил, что не стоит принимать все близко к сердцу. Знаю только, что этот день закончится, а потом будет следующий, а за ним — еще один. Жизнь продолжается.
«Доводы [Веретенникова] о том, что он только угощал своих знакомых запрещенными веществами, любил сделать большую порцию наркотиками, которую затем совместно раскурить, но не сбывал их за деньги, в соответствии с действующим законодательством не исключают наличие в его действиях признака сбыта, поскольку получение материальной выгоды не является обязательным условием указанного состава преступления», — говорится в приговоре. Шведова, Журавлева и Сабитова признали виновными во всех вменяемых эпизодах сбыта и покушения на сбыт. Им дали 13, 13,5 и 9,5 лет строгого режима соответственно.