Читать книгу современного автора Фэя Моран, Маракуйя Такие разные миры онлайн бесплатно без регистрации на нашем сайте drestime.ru в формате FB2, TXT, PDF, EPUB.

Маракуйя/Роман
Америка 80-х годов. Ламия Уайт носит хиджаб и сталкивается с проблемой дискриминации всю свою жизнь, и поэтому насмешки от её новых одноклассников и упрёки учителей, когда она переходит в новую школу, совсем её не удивляют. Элиас Конли популярен в школе, красив и остроумен. Ему нравится глумиться над теми, кто совсем не похож на его привычное окружение, вместе со своими друзьями. Но вот неожиданное и слишком навязчивое внимание со стороны Элиаса однажды сбивает Ламию с толку. А ещё учитель назначает его её помощником по подготовке к экзамену. Девушка уже и не знает, как поступать, а ещё вечно задаётся вопросом: к чему приведёт общение с человеком, который искренне недолюбливает таких как она?

Фэя Моран

Такие разные миры

Глава 1

Каждый из нас наверняка хоть раз в жизни задумывался, каково это – жить в мире, если ты не такой, как все? Я, по крайней мере, точно задумываюсь.

Потому что сама была таким человеком.

Нет, конечно, есть и похожие на меня люди, и есть те, кто с пониманием и дружелюбием ко мне относится, но большинство окружающих живут совсем иначе. Везде я чужая. Мы существуем в непохожих вселенных, и каждая полна правил. Мне нравится жить в своей, но все смотрят на меня как на несчастную жертву.

Я – дочь эмигрантки и англичанина, мусульманка, живущая в Штатах. И в этом все дело.

– Бисмилляхи рахмани рахим, – тихо произнесла я почти себе под нос.

Именно с этих слов мусульманам положено начинать употребление пищи. Это наш вариант молитвы, которую христиане произносят за столом, взявшись за руки. Так мы благодарим Бога за еду. Считается, что любая трапеза, которая не начинается с этих слов, проходит в компании уплетающего за обе щеки Сатаны. Но стоит их произнести, как он громко и смачно выблевывает все, что успел проглотить, и снова остается голодным. В детстве меня это всегда смешило, и я громко кричала в пустоту: «Так тебе и надо!»

И наш сегодняшний завтрак, как всегда, начался именно с этих слов.

У меня совсем не было аппетита, но, дабы подкрепиться перед тяжелым и стрессовым днем, я насильно запихивала в рот кусочек катаефа[1 — Арабские блинчики. Их выпекают только с одной стороны, а затем склеивают в виде кулечка и наполняют начинкой.], испеченного мамой еще в шесть утра. Наверняка мой невеселый вид не остался незамеченным, раз папа поглядывал в мою сторону целых полчаса, а потом вдруг начал спрашивать:

– Все в порядке? Выглядишь задумчивой. Чересчур задумчивой.

– Она просто немного волнуется из-за новой школы, – ответила за меня мама, стоя у плиты и продолжая готовку.

Я промолчала: все и так было ясно.

С громким шумом на кухню вдруг влетел мой двенадцатилетний брат – единственный ребенок на всем белом свете, которого я искренне любила. Каштановые волосы, которые достались ему от папы, торчали во все стороны, извещая всех о том, что их обладатель ванную комнату еще не посещал. Он метнулся к холодильнику, только появившись на кухне, и достал пакет молока.

– Кани, садись за стол и позавтракай с нами, – недовольно протянула мама. – И скажи пару ободряющих слов своей сестре.

Кани устремил взгляд небесно-голубых глаз на меня и улыбнулся самой успокаивающей улыбкой на свете.

– Все будет в шоколаде, сестренка, – произнес он громко, словно читая стихотворение в переполненном зале. – Я уверен, что ты волнуешься зря.

– Я не волнуюсь, – запротестовала я, нагло пытаясь обмануть саму себя. – Возможно, совсем чуть-чуть.

Мама взглянула на черный шарф, покрывающий мои голову и шею, и ей все стало понятно за считаные секунды.

Да, признаваться я не хотела ни в какую, но волнение мое было вызвано именно этой тканью, закрывающей волосы от чужих глаз. Я понятия не имела, как примут меня новые одноклассники, как отреагируют учителя и все остальные американские подростки, и оттого напрягалась при мысли о том, как вхожу в здание школы и тут же становлюсь объектом внимания десятков любопытных глаз.

Хотя нет, я прекрасно знаю, как они отреагируют.

«Если решишь самоликвидироваться, делай это подальше от нас». Потом последует смех, будто это действительно смешно.

Или немного иначе. Например: «Из каких ты террористов? Афганских? Или иракских?».

Вот что они, скорее всего, скажут.

– Адиля, – начал папа осторожно, заметив, как мы с мамой многозначительно переглядываемся, – может, ей как-то иначе завязать платок? Как-то более незаметно. Словно это простое украшение или женский аксессуар.

Мама лишь набрала в легкие побольше воздуха, но промолчала. Вероятно, ей казалось, я способна сама отвечать. По ее лицу я даже успела решить, что она кивнет, согласившись с мужем.

Но вот чему меня учили, так это тому, что я достаточно взрослая, чтобы самой решать, как распоряжаться своей внешностью. Так что молчание и смирение было не про меня.

– Пап, я не хочу его снимать или надевать как-то иначе, – сказала я нарочито серьезным тоном. – Не хочу изменять своей религии из-за кучки дураков.

Мама взглянула на меня почти с гордостью, и я тоже почувствовала гордость за саму себя. И все же она вполне могла согласиться с папой, если бы я не настояла на своем.

Никто никогда не заставлял меня надевать хиджаб[2 — Исламский женский платок, скрывающий волосы и шею. Но часто под словом «хиджаб» также подразумевают разные виды мусульманской одежды.]. Но как же велика проблема, которая исходит от тех, кто не верит этому. Многие с пеной у рта, стоя с плакатами с многозначительно громкими надписями вроде «Нет исламу в Америке!» или «Угнетение прав женщин в мусульманской религии», любят вопить: «У них нет никаких прав! Все эти тряпки – желание их отцов и мужей, а если они не соглашаются, их жестоко избивают!» Ты отвечаешь: «Я надела платок с любовью и по собственному желанию, даже зная, на какие риски иду». Но никто к тебе не прислушивается. Все хотят оставаться при своем. Всем все равно на твою правду.

Вот я и научилась помалкивать, никому ничего не доказывая.

Впервые я примерила платок, когда мне было пятнадцать, очарованная знакомыми девушками в хиджабах. Мне нравилось то, как загадочно они выглядели, как грациозно ступали по земле, какой от них веяло приятной энергией. Они казались мне настолько прекрасными, что я невольно сравнивала их с ангелами – со светлыми и чистыми существами.

Я, как и все, конечно же, ходила в школу, смотрела на своих сверстниц и не могла представить себе, каково это – носить короткие юбки или маечки. Многие девчонки надевали короткие шорты с колготками в сетку вместе с топиками, открывающими их животы. Кто-то носил облегающие джинсы, при этом не прикрывая места, которые я не представляла возможным оставлять на виду. Я же напяливала на себя широкую одежду, висящую на мне как на тоненькой веточке или ребенке, которому до этих вещей еще расти и расти. Носила широкие джинсы, сверху – рубашки или толстовки, доходившие почти до самых колен, а на голове, конечно же, длинный шарф, которым я закрывала волосы, откидывая свободные края на плечи. В общем, на фоне своих одноклассниц я всегда казалась самой настоящей монашкой.

И мне это нравилось.

Нравилось закрывать те части моего тела, которые могли вызывать глупые ухмылки и непристойные мысли у мальчиков, чьи гормоны и без того бушевали. К сожалению, мы живем далеко не в идеальном мире, чтобы не беспокоиться об окружающих нас извращенцах и маньяках. Конечно, хиджаб не гарантирует полную безопасность, но все же уменьшает риски.

Да, моя религия позволяла мне чувствовать себя по-настоящему комфортно, а не притесняла, как многие предполагали.

Я отпила немного сока из стакана, который заботливо протянул Кани, явно гордясь тем, какой он хороший брат. Затем он сел на стул в своей любимой позе – прижав к груди одну ногу, которую согнул в колене. Раньше родители просили его садиться ровно, но вскоре свыклись с тем, что ему так удобно.

– А что насчет тебя, приятель? – заулыбался папа. Он взял кусочек катаефа и, разжевав, проглотил. – Волнуешься?

– Да какое там волнуешься, пап! Я жду не дождусь оказаться в школе! Там столько возможностей завести новых друзей! А то прежние мне уже поднадоели.

– А они знают, что ты о них такого мнения? – спросила я, ужасно радуясь тому, как расслабились мои плечи под легкостью непринужденной беседы, начатой братом.

Кани усмехнулся.

– Думаю, знают.

Мама протянула мне пиалу с финиками, и я взяла один. На вкус он оказался почти таким же сладким, как карамельная конфетка. Вообще финики – это отличная замена сахару, не приносящая вреда.

По вечерам, например, мы часто (особенно с приходом гостей) сидели в беседке на маленьком заднем дворике, пока лампа откидывала наши желтовато-оранжевые тени на землю, и распивали чаи, закусывая сладкими финиками. И даже сахара класть совсем не приходилось. Я посмотрела на часы, и внутри снова все сжалось, словно от сильного страха. Но не сказать, что я боялась. Скорее, жутко не хотела выслушивать от подростков очередные упреки за свой внешний вид и, может, даже оскорбления из-за платка. Так что меня можно было понять.

– Ты ведь прочитала утреннюю молитву? – спросила мама.

– Да, – кивнула я. – И Кани разбудила.

– Отлично. И в школе не забудь помолиться.

– Если найду место.

Мама меня обняла: от нее исходило невероятное тепло, а ее руки согрели мои плечи.

– Не волнуйся. Все будет хорошо.

Я дважды кивнула; обычно именно таким образом я давала понять, что мне не нужно повторять. Мама тоже кивнула в ответ, и прядь ее волос упала на лоб, но она ловко ее смахнула.

У моей мамы очень густые черные волосы, которые она обычно собирает в хвост на затылке, но сегодня она почему-то заплела их в косу. У нее потрясающие ярко-зеленые глаза, которые достались ей от бабушки, и почти нереалистично правильные черты лица. В параллельной вселенной она могла бы стать очень востребованной моделью и возглавлять обложки известных журналов, заставив всех красавиц мира кусать себе локти. Благодаря своей внешности мама, как я верю, и привлекла внимание папы. В первую очередь именно внешность сделала ее очень популярной среди мужчин, окружавших ее когда-то, и собирала множество поклонников, каждого из которых она жестоко отвергала. Я слышала много рассказов о том, как, приходя с учебы домой, она не раз обнаруживала букеты цветов у порога. А иногда цветы приносили, когда она сидела дома. Да еще и любовные записки. Многие хотели завоевать сердце загадочной красавицы. Были даже попытки поговорить с ее отцом, моим дедушкой, а он первым делом отправлялся спросить мнения своей дочери касаемо возможных женихов. Но она всем отказывала, храня в сердце намерение для начала получить образование.

К слову, моя мама – арабка, переехавшая в Америку из Сирии еще в шестидесятых в поисках лучшей жизни. А вот папа… Он урожденный англичанин, но провел большую часть своей жизни в Штатах почти с той же целью.

Столь необычная пара всегда была предметом любопытства соседей, и все задавали одни и те же вопросы: «Как вы познакомились?». Ответ был прост и весьма банален: отец, Кристофер Уайт, был талантливым студентом в научно-исследовательском институте на факультете востоковедения, а мама, Адиля Багдади – восточной красавицей, решившей однажды воспользоваться своими первыми заработанными деньгами и проехать через всю Северную Америку.

Где-то там они и встретились. Так и сплелись судьбы двух, казалось бы, совершенно разных людей.

Когда родители впервые поняли, что их бешено колотящиеся сердца – это, вероятнее всего, влюбленность, мама, придерживаясь исламских законов, запрещающих добрачные отношения, была серьезна, не позволяла себе флиртовать, а лишь увлеченно рассказывала папе о своей религии, сидя за длинной партой в университете. А тот так же увлеченно слушал, растворяясь в ее глазах, которые казались ему самым прекрасным, что есть на этом свете. Он сам так мне и рассказывал, а я слушала и улыбалась, как дурочка.

Папа погрузился в изучение ислама и вскоре перешел из неопределенности в мусульманскую религию. Почти сразу он научился читать Коран[3 — Священная книга в исламе.] на арабском, совершать намаз[4 — Обязательная пятикратная молитва мусульман.] и изучил обязанности каждого мусульманина.

Вскоре их любовь стала вполне законной.

Думаю, что и слово «законная» звучит странно. А еще страннее, наверное, не понимать, как это – нельзя встречаться с парнями? Почему?

Вся моя жизнь с самого детства многим казалась одним сплошным запретом всего, что для остальных детей было обыкновенным делом. Так, соседская девочка уже в двенадцать лет убегала из дома с мальчиком, которого называла своим парнем, а другие девчонки, жившие через дом от нас, гуляли допоздна и веселились на разных подростковых вечеринках, пока их родители спокойно распивали на кухне чаи или смотрели очередное дурацкое шоу, которые без конца крутили по всем каналам.

Я могла бы завидовать этим детям, их беззаботности и мечтать однажды самой жить так же. Но этого не происходило. Мне это было попросту не нужно. А люди уже успели записать меня в несчастные, совершенно не зная ни меня, ни моих чувств.

Вот что меня просто вымораживало.

– Так, еще полчаса – и мы точно опоздаем, – произнес папа, взглянув на настенные часы, висевшие прямо над телевизором, и встал из-за стола. – Увидимся вечером, Адиля. – Он неловко провел рукой по щеке мамы, как всегда стараясь не показывать их взаимных ласк мне и Кани. – Дети, в машину.

Когда он это сказал, я уже стояла возле зеркала в прихожей и смотрела на свое отражение. Я поправляла головной платок, стараясь не выглядеть слишком необычно, что, конечно, было очень глупо с моей стороны. Я чаще всего носила свой хиджаб как паранджу, скрывая вместе с волосами и лицо, а это еще более необычно для американских подростков, не привыкших к подобному зрелищу. Такое они видели разве что в фильмах про террористов или на фотографиях в газетах, где сообщалось, что некая запрещенная организация едва не взорвала какое-то там здание. И, конечно же, меня тоже причисляли к тем, кто такое одобряет.

Многие, кстати говоря, путают эти два понятия, но на самом деле паранджа и хиджаб – вещи немного разные. Первое, например, больше похоже на просторный халат с длинными рукавами, драпирующий лицо и тело женщины, с прорезью для глаз, которую закрывает плотная сеточка, называемая чачван. Чаще всего паранджа бывает черного цвета и полностью скрывает все изгибы тела женщины, тогда как хиджаб – более «легкий» вариант, не скрывающий лица.

Сегодня свою излюбленную традицию носить хиджаб на манер паранджи я решила оставить до лучших дней, чтобы не пугать новых школьных приятелей (ну или врагов) своим видом.

Небольшая прядь черных волос выглядывала из-под шапочки, которую мусульманки надевают под платок, и я осторожно спрятала ее пальцем.

Мы с мамой из тех арабок, у которых светлая кожа и яркие глаза, хотя многие ошибочно считают всех выходцев из Ближнего Востока смуглолицыми и кареглазыми. У меня глаза отличались светлым зеленым оттенком, даже сероватым, что я считала неким своим достоинством.

Людям бывает трудно определить, откуда я родом и кто по национальности, но хиджаб сразу закреплял за мной образ злой экстремистки. И я даже привыкла. Нет, правда. Давно привыкла.

Когда папа громко поставил опустевшую чашку из-под кофе на стол, я пришла в себя, схватила с пола рюкзак и молча вышла из дома. Кани побежал за мной, успев закинуть в рот несколько картофельных чипсов, которыми мама разрешала нам лакомиться по пятницам.

– Все еще беспокоишься, ухти[5 — Моя сестра (араб.).]? – с переполненным ртом поинтересовался Кани, садясь в машину.

– Нет, – зло нахмурив брови и пристегиваясь, ответила я. – Сказала же, что не волнуюсь.

– Если кто-то обидит тебя, можешь сразу сказать об этом мне. Я им всем задницы надеру за тебя.

– Кани! – выпучила глаза мама, выходя из дома, чтобы проводить нас. – Что это за выражения такие?

Папа хихикнул, поворачивая ключ в замке зажигания.

– Хаяти[6 — Жизнь моя (араб.).], позволь нашему сыну быть обычным подростком, – сказал он, потрепав Кани по голове. – Он всего-навсего двенадцатилетний парнишка.

Мама цокнула, будто стыдя сына, но затем улыбнулась, поправляя свое отношение к подобному.

Старенький «форд» папы выехал из гаража и плавно остановился на узкой дороге. Мы не могли уехать, пока мама не подойдет к окну и не скажет: «Сафаран са’иидан» – «Счастливого пути» на арабском. Затем папа лучезарно улыбнется ей в ответ, вновь произнесет что-то вроде: «Увидимся вечером», и только после этого небольшого ритуала мы наконец тронемся с места.

Мы въехали сюда совсем недавно. Переезд в новый дом был запланирован за месяц до того, как я об этом узнала. Родители решили, что расисты и националисты, готовые гнобить всех, кто становится источником их неоправданной ненависти, не обитают в более тихих и спокойных районах города. Они, конечно же, глубоко ошибались, потому что на свете нет ни одного места, полностью лишенного злых, готовых безо всякой на то причины всех гнобить людей.

Кани, я помню, был полностью лишен присущего мне негатива и вместо ожиданий худшего радовался как никогда прежде, ведь в новом доме для него была подготовлена личная комната, о которой он мечтал всю жизнь.

А что я? Была ли я рада переезду? Скорее да, чем нет. Мне совсем нечего было терять; настоящих подруг у меня никогда не было, как не было и других причин привязываться к нашему старому дому. Мне было ровным счетом по барабану.

– Ламия, ты ведь помнишь номер кабинета своего класса, верно? – прервав мои мысли, поинтересовался папа и взглянул на меня через зеркало заднего вида.

– Да, – кивнула я. – Я и на руке его записала. На всякий случай.

– Хочешь, я зайду туда с тобой? Если тебе страшно.

Я широко распахнула глаза, ужасаясь такой перспективе, но постаралась ответить спокойно:

– Нет, спасибо. Я должна сама справиться.

– Потому что Ламия уже взрослая, – встрял в разговор Кани. Он все еще жевал чипсы, прихваченные из дома. – Ей ведь уже семнадцать.

Напоминание о моем недавно прошедшем дне рождения заставило папу грустно улыбнуться.

– Да, – произнес он как-то задумчиво. – Ламия уже совсем взрослая. Как быстро летит время.

Мне показалось, что я услышала печаль в его голосе, но не успела спросить об этом, как увидела в окне коричневое здание с почти гордой надписью, гласившей: «Старшая школа имени Олдриджа».

Желтые школьные автобусы по очереди подъезжали и уезжали, когда толпы подростков, громко разговаривая, вылетали из них, словно рой пчел. Я сразу подметила полное отсутствие подобных мне (что было вполне ожидаемо), и внутри стало вновь неспокойно, хоть я и успела ошибочно решить, что в дороге смогла немного расслабиться.

– Что ж, мы приехали, – сказал папа, остановив «форд» у ворот школы. – Ты готова?

– Вполне, – уверенно ответила я и открыла дверцу машины. – Удачи на работе. – Повернувшись к Кани, я выставила кулак костяшками вперед и произнесла: – А тебе приятно провести время в новой школе.

– И тебе. – Стукнув по моему кулаку так, будто мы давние приятели, Кани широко улыбнулся, показав миру свои ямочки на щеках.

Не дав себе шанса на долгие размышления и жуткие страхи, которые могли появиться в голове, я сделала шаг вперед, в сторону все того же трехэтажного коричневого здания с надписью золотого цвета. Оно будто стало заложником множества учеников, которые вели себя совершенно по-разному, олицетворяя отдельные миры. Кто-то жевал, кто-то без умолку болтал, кто-то вихрем пролетал мимо меня, не зная, куда девать свою юношескую энергию…

Но вот что самое классное: никто на меня не смотрел.

Пока что.

Глава 2

Страхи, неприязнь, отторжение преследовали меня наравне с моей тенью. Они шли по пятам, появлялись везде, куда шла я. Я много раз думала: интересно, сможем ли мы, мусульмане, жить, как все другие люди? Перестанут ли нас осуждать за внешний вид, причислять к террористам, начнут ли уважать нашу религию так же, как это делаем мы?

И наконец: вдохнем ли мы спокойно, не боясь столкнуться с презрением?

Я шла по коридору школы, размышляя над этим. В голове возникали и исчезали вопросы, а я старалась ухватиться хотя бы за один из них, чтобы не оставаться одной. Моими спутниками были только слова в моей голове.

Внутри школа встретила меня так же, как снаружи: бесконечным шумом, разговорами и топотом десятков ног.

Я продолжала шагать вперед по длинному коридору, увешанному американскими флагами и плакатами, которые я не стала разглядывать. Я старалась держаться подальше от особенно энергичных подростков. А вот им, кажется, было совершенно все равно на происходящее вокруг. Каждый жил своей жизнью; мимо меня то и дело пробегали группы парней, в шутку толкая друг друга, слева и справа доставали из шкафчиков свои учебники другие, менее активные подростки, кто-то влетал в кабинеты, громко хлопая дверьми. В конце коридора стояли три девочки в форме чирлидерш с эмблемой школы у груди, а рядом шныряли высокие парни – их внешний вид почти что кричал о том, что они игроки школьной футбольной команды.

Но вот и произошло самое ужасное: меня начали замечать.

Конечно, я никак не могла не привлечь внимание, шагая посреди заполненного моими сверстниками коридора в этой бесформенной, висящей одежде, закрывающей тело и волосы. Может, зря я сегодня надела свой стандартный черный наряд: свободные штаны и толстовку с надписью ядовито-желтого цвета? Может, стоило облачиться во что-то более яркое, светлое, цветное?

Я, сама того не замечая, потянулась к черному шарфу, который обматывал мою голову и шею, чтобы подправить его и заодно проверить, торчат ли из-под него наушники. К слову, именно этот шарф, как я догадалась сразу, и стал центром внимания всех окружавших меня школьников.

Я всегда пыталась выглядеть «современно», одеваться «по моде» своих сверстников, чтобы хоть как-то уменьшить огромную разницу между нами. Раньше я носила светлые джинсы, яркие красные толстовки с дурацкими полосками или надписями ярких цветов, чтобы избежать множества вопросов, но, кажется, людям плевать, во что ты одета ниже головы. Им вполне хватает и одного этого платка, чтобы начать свои «умные» речи и причислять тебя к какой-нибудь террористической организации.

Я машинально опустила голову вниз, устремив взгляд в пол, будто таким образом смогла бы стать невидимой. Меня не то чтобы волновали чужие взгляды, скорее, они ужасно раздражали, вызывали желание выкрикнуть: «Чего уставились?» в ответ, но я всегда себя насильно останавливала. Иногда даже приходилось прикусывать язык, чтобы он так и остался у меня во рту.

Многие смотрели на меня и шептались. Меня провожали взглядом. Меня обсуждали.

– И чего это она сюда приперлась? – услышала я откуда-то справа.

– Смотри, как вырядилась, – донеслось слева. Затем отовсюду последовали смешки и ухмылки. Но я старалась их игнорировать.

Когда я почти свернула к ступенькам, ведущим наверх, на меня вдруг кто-то налетел. Да с такой силой, что я едва устояла на ногах, а мой шарф сполз вниз, слегка открыв волосы. Я быстро поправила платок и уставилась на девушку, стоявшую передо мной. Мне очень захотелось сказать ей: «Тебе следовало бы научиться ходить спокойно, вместо того чтобы носиться по забитым людьми коридорам как сумасшедшая». Или же: «Протри глаза!» Много было вариантов того, что я могла бы сказать тоном, таким же ядовитым, какого цвета была надпись на моей толстовке, но я держала рот на замке.

– Ой, прости, пожалуйста, – извинилась она. Ее голос был очень приятным. Обычно такие голоса звучат в какой-нибудь там «Белоснежке» или «Золушке». – Я не заметила тебя.

Передо мной стояла запыхавшаяся блондинка с двумя почти детскими хвостиками на голове. Эта прическа делала ее похожей на фарфоровую куклу.

О, Господи, ни одного ядовитого замечания в сторону моего платка. Ни одного! С ума сойти.

– Рэй, пожалуйста, будь разумнее, – продолжила незнакомка, прячась у меня за спиной, будто я была самым обыкновенным человеком.

На этот раз она обращалась не ко мне.

Только после этих ее слов я заметила, что в нашу сторону двигался парень, отличавшийся от нее буквально всем: высокий начес темно-каштановых волос, синие джинсы с разрезами на коленях – похоже, сделанными для того, чтобы прицеплять закатанные штанины и показывать высокие кеды, – и кожаная куртка-бомбер делали его похожим на этакого бэдбоя из подростковых фильмов.

Передо мной будто стояли Дэнни и Сэнди[7 — Главные герои фильма «Бриолин».].

– Я доверил тебе самое ценное, что у меня есть, – произнес Рэй, словно совсем не замечая меня между собой и девушкой, имени которой я все еще не знала. – Я доверил тебе свой бумбокс!

– Я даже не заметила, как он вошел в мою комнату, клянусь! – Блондинка невинно похлопала глазами, продолжая прятаться за моей спиной.

– Как можно было не заметить такого огромного кабана, как Дэниэл?! Его шаги буквально заставляют стены дома трястись!

– Ладно, ладно, Рэй. Извини меня, пожалуйста.

Девушка наконец отошла от меня и медленно шагнула к парню, выглядя при этом, как ребенок, который провинился перед родителем. Она поправила свою клетчатую юбку, в которую была заправлена белая рубашка, и сильнее затянула хвостики на голове.

– Ты же простишь меня, верно? – Ее пальцы осторожно прикоснулись к плечу парня, пока она растягивала эти слова. – Рэ-э-эй?

Рэй задумчиво взглянул на нее, затем резко потянул за талию, прижав свою подружку почти вплотную к себе. Он был значительно выше ее, поэтому она смотрела на него, задрав голову.

– Хорошо, крошка. – Парень заметно смягчился. – Ты ведь знаешь, я прощу тебе все, что угодно, любовь всей моей жизни.

Она в ответ захихикала.

Меня чуть наизнанку не вывернуло от увиденного. Это было слаще, чем зефир, и я стремительно отвернулась, намереваясь наконец уйти. Но голос блондинки меня остановил:

– Подожди!

Я вновь повернулась и вопросительно приподняла бровь.

– Ты новенькая? Мы раньше тебя здесь не видели.

Мне вдруг стало интересно, заметно ли им искреннее удивление на моем лице? А удивлялась я тому, что эта парочка смотрела на меня без капли того надменного осуждения, с которым мне часто приходилось иметь дело. Они словно приняли меня за свою.

– Сегодня мой первый день, – ответила я, уже готовая к окончанию разговора.

– Здорово! – улыбнулась девушка и протянула руку. – Добро пожаловать! Я Руби. Будем знакомы?

Взглянув на протянутую руку, я не сразу, но все же ответила на рукопожатие. Я редко знакомилась с новыми людьми и потому каждый раз испытывала ужасную неловкость.

– Ламия, – ответила я.

– Какое необычное имя… Впервые такое слышу. – И словно неожиданно вспомнив о своем бойфренде, Руби быстро добавила: – А это мой парень Рэй.

Рэй тоже протянул мне руку, но на этот раз я не ответила: мусульманки не контактируют физически с незнакомыми представителями мужского пола.

Парень неловко и медленно убрал руку, и мне даже показалось, что он понял, почему я так себя повела, и не принял это за грубость с моей стороны. По крайней мере, я на это надеялась.

Коридор мигом заполнился звенящим шумом: прозвенел звонок.

– Что ж, мы пойдем, но, конечно же, еще увидимся, Ламия! – кажется, стараясь сгладить обстановку, произнесла Руби. Она потянула своего парня за руку в сторону коридора и, прежде чем исчезнуть в толпе, громко заявила: – И мне, кстати, нравится твой платок.

Это были первые слова за последние несколько месяцев, которые заставили меня искренне улыбнуться.

Я продолжила свой путь с неожиданно проявившейся уверенностью в себе. Хоть ее было и ничтожно мало, все же мне показалось, что теперь я нервничаю меньше, чем едва переступив порог школы.

Найдя дверь с небольшой табличкой с долгожданными цифрой и буквой, я не стала тратить время на стук и просто вошла в класс.

Небольшой светлый кабинет, обставленный растениями в горшках, излучал жизнь.

Мои новоиспеченные одноклассники позабыли о приличиях и проводили время, как им хотелось, хотя звонок уже прозвенел. Они болтались у доски или играли в настольные игры за двумя сдвинутыми партами. Кто-то включил музыку прямо на своем бумбоксе, и я распознала знакомые мотивы моей любимой группы Modern Talking. Кто-то сидел в наушниках и подпевал себе под нос, рисуя каракули ручкой в учебнике.

На меня никто не обратил внимания, и я, воспользовавшись этим, прошла дальше по классу, чтобы занять последнюю парту. Я кинула рюкзак на пол и села на стул, внимательно осматривая одноклассников. В классе было человек тридцать, не меньше. Все такие модные и смазливые, что меня затошнило. Несколько парней предпочли развлекаться вместе, заняв несколько парт поближе к окну, пара девушек нашли время вытащить косметику и начать малевать себе лица. Были в классе и парочки: например, сидящие у окна парень и девушка, которые неотрывно глазели друг на друга и хихикали, явно флиртуя.

Неожиданно дверь в класс резко открылась, прервав мои наблюдения, и шум, всего секунду назад стоявший в воздухе, прекратился, будто его и не было. Ученики сели на свои места и выпрямили спины. Музыку выключили, и кабинет отчасти погрузился в тишину.

– Здравствуйте, ребята, – тяжело дыша, произнесла женщина в разноцветном наряде, ворвавшись в кабинет. – Прошу прощения за опоздание, но мне срочно нужно отлучиться по кое-каким делам. Меня не будет минут двадцать. А может, я не появлюсь до конца урока.

Почти все присутствовавшие не сочли нужным промолчать и весело загудели.

– Так, тише, прошу. – Женщина поправила платье и свои пышные светлые волосы и вдруг взглянула на меня. Она смущенно скользнула взглядом по моему платку. – Но… Но, прежде чем я отлучусь, хочу вам представить нашу новую ученицу. – Она быстро посмотрела на листочек бумаги, который держала в руке, и прочла мое имя: – Мисс Ламия Уайт.

Будь у меня возможность, я бы обязательно перемотала время вперед, чтобы пропустить момент знакомства со своим классом. Но, к сожалению, подобное не представлялось возможным, ведь у меня не было машины времени доктора Брауна и я не была знакома с Марти Макфлаем[8 — Главные герои фильма «Назад в будущее».], поэтому я лишь смиренно поднялась со стула, когда учительница попросила меня встать и представиться.

Взоры тут же устремились в мою сторону. Сидевшие спереди обернулись и, нарочито громко жуя жвачку, уставились на меня, только сейчас, вероятно, заметив мое присутствие.

– Меня зовут Ламия. Мои родители решили переехать в более тихий район. Вот почему я здесь.

Мне показалось, этих фактов предостаточно, так что я села на свое место. Пару мгновений в классе сохранялась тишина. Потом снова раздался голос женщины:

– Добро пожаловать, мисс Уайт, в наш дружный класс, – очень натянуто улыбаясь, произнесла учительница. Я видела, как она смотрит на меня: все с тем же недоверием и предубеждением. – Я миссис Норт. Со всеми своими проблемами в школе можете обращаться ко мне. – Взглянув на свои часы, она будто внезапно забыла о моем существовании и суетливо добавила: – Мне уже пора, ребята. Увидимся!

Она собрала в охапку несколько учебников со стола, какие-то бумаги и пару папок и вылетела из класса, хлопнув дверью. Как только мы остались одни, словно по команде, по кабинету снова пополз шум голосов.

Передо мной сидела девушка с короткострижеными черными волосами, одетая в яркий желтый свитер и короткую джинсовую юбку. Когда она медленно повернулась в мою сторону и устремила взгляд своих подкрашенных голубыми тенями глаз на меня, я поняла, что это именно ее рот издавал эти дурацкие чавкающие звуки, пока она жевала жвачку. Одноклассница принялась разглядывать меня настолько нагло, что раздражение переполнило меня всего за несколько секунд.

– Что-то не так? – вопросительно изогнув бровь, спросила я.

Как только она заговорила, гул вдруг прекратился, и все уже наблюдали за нами.

– Просто хочу понять, зачем ты напялила на свою башку эту тряпку, – произнесла Девчонка-Со-Жвачкой.

Многие в классе засмеялись, пытаясь, наверное, задеть меня этим. Но, как уже было сказано, я давно к этому привыкла, и каждое ее слово пролетело мимо моих ушей.

Опустив взгляд, я принялась рыться в своем рюкзаке, чтобы достать нужный учебник. И это очень не понравилось начавшей доставать меня девчонке спереди: она резко вырвала рюкзак у меня из рук и встала из-за стола, чтобы подбежать к окну. Одноклассники, затаив дыхание, ждали моей реакции.

– Крис! – крикнул кто-то. – Осторожно! Вдруг она потом пожалуется какому-нибудь Мустафе, а потом нас всех завербуют куда-нибудь в Ирак.

Потом все залились смехом, кто-то сел прямо на парту, принимаясь хлопать в ладоши, будто наблюдая за сценой в цирке. А это и был цирк, как иначе объяснить, что толпа, казалось бы, взрослых людей занималась подобной тупостью?

А я просто сидела. Да, сидела и молчала. Наверное, по большей части, потому что мне совсем не хотелось давать им повода продолжать. Очень часто намеренное безразличие спасает от возможных оскорблений и подколов.

Не было у меня времени все это выслушивать.

– Отдай рюкзак, – сказала я, наверное, выглядя не на шутку обозленной. А может, наоборот, казалась слишком послушной.

Кристина ухмыльнулась, и ухмылка эта заставила мою душу вспыхнуть ярчайшим пламенем.

Ненависть к ним, к каждому из них, загоралась в моей душе, испепеляя попытки понять. Никогда не пойму их. Никогда не прощу за все, что они делают со мной без причины.

– А то что? – спросила она. – Знаешь, у меня есть идея. – Кристина открыла окно и продолжила: – От греха подальше.

Мой рюкзак – совсем новенький рюкзак, на который я копила все лето, потея под жаром палящего солнца, – тут же полетел вниз с третьего этажа школы. Я не слышала звука падения: в большей степени потому, что уши мои заложило от злости.

– Упс, – состроив нарочную жалость на своем лице, протянула Кристина и посмотрела на меня, явно ожидая ответа. – Я случайно.

Я смотрела на нее долго, казалось, целую вечность. Разрастающаяся злость кипела внутри, как вода в гейзерах. Она могла бы и вырваться, чтобы обжечь лицо каждого, кто сидел и смеялся надо мной.

Терпение, терпение, терпение, Ламия, звучал внутренний голос. Терпение – это то, что спасет твою душу. Будь терпелива к тем, кто тебя не понимает, и, быть может, они станут снисходительны.

И в душе наступило спокойствие, ведь нечто подобное я слышала из уст читающей Коран матери однажды вечером.

Я продолжала смотреть на Кристину, в мыслях находясь далеко и от нее, и от всех остальных. Но она молчать не стала и издевательски, растягивая каждую буковку и наклоняясь к моему лицу, выплюнула:

– И что же ты мне сделаешь, вонючая эмигрантка?

И ведь действительно, я ничего ей не сделаю.

Глава 3

Когда звонок, оповещая о перемене, громко прозвенел в коридорах, я вылетела из класса со скоростью гоночной машины и вышла во двор школы. Поиски рюкзака заняли минут десять; он валялся под окном класса, успевшего стать для меня филиалом ада.

Сразу после этого я начала думать, где бы мне совершить обеденную молитву, ведь время уже подходило. Но одно дело успешно найти это самое место и помолиться (а наши молитвы сильно отличаются от знакомой всем молитвы христиан), и совсем другое – сделать это таким образом, чтобы никто из мерзких подростков этого не заметил. Вот какая задача стояла передо мной.

Детально осматривая довольно просторный двор школы, кипевший жизнью, я пришла к единственному выводу: намаз у меня получится совершить только здесь, на газоне, в отдалении от беседующих школьников, устроивших на перемене что-то вроде пикника. Во дворе деревьев было в изобилии, и они, как живые навесы, укрывали его. Снег уже давно начал таять, и из-под него проглядывала бледно-зеленая трава.

Вдали шумно ударялся об землю мяч: там находилась спортивная площадка, где старшеклассники, особенно пользующиеся популярностью у девочек, играли в баскетбол, при этом громко вопя.

Я посмотрела на огромные часы, висевшие на фасаде школы. Время на намаз у меня еще будет, а пока следовало бы выяснить, где расположен мой учебный шкафчик, ведь до начала первого урока я этого сделать не успела.

Номер я узнала, а ключик получила еще вчера вечером, когда папа вручил мне листок бумаги со всеми данными, которые понадобятся мне в новой школе. Конечно, туда меня устраивал именно отец, а не мама. При виде ее в кабинете администрации в черном одеянии, – а мама всегда носила исключительно темного оттенка свободные платья, висевшие на ней, словно просторные халаты, и такой же хиджаб, – директору наверняка пришлось бы бороться с весьма заманчивой идеей отказать в принятии ее дочурки. Я почти уверена, что именно мама настояла на том, чтобы в школу меня устроил папа, прекрасно осознавая возможные последствия своего здесь появления.

Вновь оказавшись в здании и игнорируя пялящиеся на меня любопытные глазенки, я быстро нашла свой шкафчик в длинном коридоре и с шумом его открыла. Учебники из рюкзака мигом заполнили его, и места осталось разве что для небольших вещей вроде расчески или косметического набора, если бы он у меня был, конечно. У меня не было никаких других побрякушек и всяких штучек, которыми подростки из американских молодежных фильмов обычно любят заполнять свои шкафчики. Не было и фотографий, на которых я бы улыбалась и махала рукой в камеру, как полная идиотка.

– Слушай, может, тебе наплевать уже на этот долбанный семейный ужин? – прозвучал мужской голос где-то рядом. – Возможно, это наш единственный шанс попасть на чертов концерт! Разве можно его упускать?

Мне совсем не хотелось обращать внимание на чьи-либо разговоры, и я, уверена, так бы и поступила, просто развернувшись и уйдя прочь, однако меня задели плечом, и человек, сделавший это, сам обратил на меня внимание.

– Упс, прошу прощения, – сказал незнакомец, когда я повернулась в его сторону.

Я не уловила в его голосе сарказма или насмешки, которую ожидала услышать. Наоборот. Он вполне искренне, с легкой иронией извинился.

– Чес, глянь-ка, – хлопнув внешней стороной ладони по ребру друга, произнес он.

А еще, кажется, он не удивился моему виду, будто каждый день видит девушек, облаченных в шарф.

– Чумовой прикид, цыпочка, – произнес его собеседник. Он внимательно рассматривал меня, явно потешаясь.

– Да уж, – отозвался первый. – Не каждый день такое тут видишь.

А я, наверное, раскраснелась. Но не от смущения, а из-за очевидного напряжения, которое стало моим верным спутником еще года два назад.

Двое парней, хорошо одетые, опасно привлекательные, кажущиеся старше меня, открывали свои шкафчики, и я ужаснулась тому, что соседствую с ними. Спросите, почему опасно? Да потому что так выглядят только «крутые ребята». Своего рода элита. А от таких ничего хорошего ожидать не приходится.

Парни почти сразу забыли обо мне и громко обсуждали какие-то матчи, концерты рок-групп, новости о последних автомобильных новинках и прочие мальчиковые темы, а я постаралась внимания на них не обращать и вновь вернулась к полкам.

Когда они собрались уходить, тот, что цыпочкой меня не называл, вдруг повернулся и напоследок сказал:

– Добро пожаловать, восточная красавица.

И улыбнулся.

Обычно люди награждают меня косыми взглядами или даже открытым возмущением, но я не думала, что одна-единственная улыбка незнакомца может поднять мне настроение.

Тот, имя которого было Чес, шутливо толкнул друга в грудь, выкрикнув какое-то безобидное ругательство, и, больше не взглянув в мою сторону, они ушли дальше по коридору, заставляя меня неотрывно пялиться на их отдаляющиеся фигуры.

Я была в недоумении: и что это значит?

* * *

Обеденную молитву в школе я так и не совершила. Из-за трусости и нежелания вновь услышать в свой адрес какие-нибудь колкости.

Сначала я пыталась называть это иначе, ведь трусость было не совсем подходящим в моем случае словом, но решила оставить все как есть.

Влетев домой, я тут же прочитала намаз зухр[9 — Полуденная молитва мусульман, входит в число пяти обязательных ежедневных молитв.], но в тайне от мамы, потому что не хотела ее расстраивать. Кроме того, мне было за себя стыдно.

За ужином, состоявшим из традиционной арабской приправы в виде пасты из перца, сирийского печенья к чаю, салата табуле[10 — Восточный салат, закуска, в основном состоящая из булгура и мелко порубленной зелени петрушки. Иногда вместо булгура используется кускус.] и таваю[11 — Запеканка из картофеля и фарша.] в качестве горячего блюда, собралась вся моя небольшая семья: папа во главе стола, справа от него мама, а остальные два места заняты мной и Кани. Мой младший брат по обычаю сметал все, что клали на его тарелку, запивая еду большим количеством воды. Несмотря на то что мама – весьма умная женщина, проводившая достаточно много времени за изучением книг о здоровом питании, – строго поглядывала в его сторону каждый раз, когда мальчишка хватал стакан, его совсем это не смущало, а будто даже наоборот, подзадоривало.

Я же не притронулась к своей порции. И все это, конечно, заметили.

– Как прошел твой день в новой школе, Ламия? – спросил папа, отложив вилку в сторону.

Я пожала плечами вместо ответа. Это означало «средне».

– Подружилась с кем-нибудь?

– Да, – вспомнив о Руби, выдала я.

– Здорово. – Папа улыбнулся и вернулся к еде: разговор по душам с дочерью можно считать завершенным. – Это очень хорошо.

А мне так не казалось.

Когда я все же заставила себя положить в рот немного салата, пришлось хорошенько постараться не обращать внимания на изучающий взгляд мамы. Так взволнованно она смотрела только в особых случаях, и обычно это предвещало серьезный разговор.

Поэтому, когда мама аккуратно вытерла рот салфеткой и встала из-за стола, попросив меня пройти с ней во двор, я уже не была ни удивлена, ни встревожена.

– Кани, после ужина сразу ложись спать, – сказала она. – Завтра тебе рано вставать.

– Хорошо, умми[12 — Мама (араб.).], – с набитым ртом отозвался Кани. – Спокойной ночи.

Мама улыбнулась ему и вышла из кухни. Я последовала за ней.

Во дворе, уже накрытом простыней ночи, пахло весной. Цветы, которые наверняка сыграли большую роль, когда мама листала список наших потенциальных новых домов, уже начали выбираться из земли, готовясь засыпать собой весь двор к приближающемуся лету. А еще у нас имелась небольшая деревянная беседка, под которой можно было выпить чаю в какой-нибудь особенно теплый денек. Именно к этой беседке двинулась мама. На столе уже стояли две чашки, термос и тарелка с печеньем. Значит, мама готовилась к этому разговору заранее.

– Присядь, Ламия, – сказала она, и я послушалась. – Расскажи мне, что тебя тревожит в новой школе.

– Ничего, – быстро соврала я, не дав лжи зазвучать в моем голосе. – Все нормально.

– Я ведь твоя мать и пожила побольше твоего. Я прекрасно чувствую людей, и мне все-таки кажется, что твой день прошел не лучшим образом.

Это получилось само собой: я заерзала на стуле, и весьма заметно. Да и на что я могла рассчитывать, когда врала в лицо этой мудрой женщине? Хоть ей и был всего сорок один год, выглядела мама намного моложе, а вот умом всегда блистала и резко отличалась от своих сверстниц, мысля порой так, будто ей все восемьдесят, и прожила она действительно очень долгую жизнь.

– Ты ведь можешь мне все рассказать, Ламия.

Мама слабо улыбнулась и пододвинула чашку с чаем в мою сторону. Я обхватила ее пальцами и опустила взгляд вниз, не зная, что вообще должна ей рассказывать.

Честно признаться, наши отношения нельзя было назвать близкими. Я никогда не делилась с ней своими проблемами, не рассказывала о том, что меня беспокоит, не просила советов по каким-либо личным вопросам. И даже не задумывалась почему.

В общем, о сегодняшней ситуации с незнакомцем и его улыбкой я собиралась помалкивать до конца своей жизни.

– Все из-за хиджаба, верно? – спросила мама и все поняла по моему молчанию, после чего продолжила: – Ты должна понимать, что все это испытания. Чушь, мелочевка, пустяк по сравнению с тем, что ожидает нас в следующей жизни. Ты ведь знаешь, мы будем вознаграждены за терпение и стойкость.

Все это я, конечно, знала, да и вовсе не это меня беспокоило. Плевать, что мой шарф может оказаться темой для обсуждения в школе. Это я как-нибудь переживу. Меня тревожило совсем другое.

– Дело не в этом, – отважилась сказать я.

– Тогда в чем? – Мама отставила чашку в сторону. – Что произошло?

– Мне плохо оттого, что я вынуждена игнорировать нападки в свою сторону. Да, в школе действительно было не так красочно. Например, мой рюкзак выбросили в окно, а я ничего не сделала, потому что не хотела, чтобы из-за меня потом всех мусульманок посчитали… грубиянками.

Мама кивнула, будто очень хорошо поняла мои переживания. Но я сомневалась в этом, ведь она никогда не походила на меня характером. Всегда спокойная, расчетливая и скромная, она была идеальным образцом мусульманской женщины. В общем, такой, какой все ее представляют.

– Я думаю, тебе нужно всего лишь запастись терпением. – Это было единственным советом, который я получила от мамы. На большее я и не рассчитывала.

Мне пришлось, как и всегда, состроить такое выражение лица, будто я отлично поняла каждое ее слово и, конечно же, последую совету. В душе же показалось разочарование, но почти так же незаметно скрылось, в очередной раз напоминая мне, что я была готова к такой реакции.

– Хорошо, конечно, – кивнула я. – Я пойду спать. Завтра нужно уточнить даты АСТ[13 — American College Testing (англ.) – экзамен, который большинство учащихся США сдают, чтобы поступить в колледж или университет.].

Не дожидаясь ответа, я вновь оказалась в доме, миновала небольшую прихожую, поднялась по ступенькам на второй этаж и вошла в свою комнату, чтобы лечь на кровать, уткнуться носом в подушку и попытаться заснуть.

* * *

Утро – самое паршивое время дня.

Так я считала и буду считать всю жизнь.

Ночь – совсем другое дело. Обычно именно ночью ты способен оставаться со своими мыслями один на один, бесконечно размышлять о своем дурацком существовании, строить планы или посвятить время увлечениям. У меня были увлечения, но я никогда не делилась этим с родными, потому что… Ну, наверное, потому что считала, что никому не интересно, чем я занимаюсь и что мне нравится.

Очередным паршивым утром я встала, застелила кровать, расчесала волосы, собрала их в пучок и двинулась в ванную комнату. Обычно к семи она уже занята, но я встала на час раньше, так что дверь была открыта, а другие члены моей семьи либо только-только открывали глаза, либо еще спали.

Сегодня я решила пойти в школу пешком, а для этого пришлось встать немного пораньше. Мама моих прогулок в одиночку, конечно, совсем не одобряла. В исламе так не принято. Женщины обязательно должны ходить по своим делам в сопровождении мужчины-махрама[14 — В исламском праве: близкий родственник, за которого женщина не имеет права выходить замуж по причине родства и с которым имеет право оставаться наедине и отправляться в путешествие.]. Это может быть отец, брат, родной дядя, дедушка… В общем, близкий родственник мужского пола, перед которым нам можно ходить без хиджаба. И я совсем не против этого. Все это делается не для того, чтобы унизить женщину, в чем уверены многие самопровозглашенные специалисты, знающие об исламе лишь поверхностно, и те, кто называют себя мусульманами, но на самом деле ими не являются.

Все это лишь для защиты женщины, ведь в наше время (да и во все остальные времена) родиться девочкой действительно опасно.

Но сегодня мне хотелось прогуляться до школы одной, и некоторые правила в угоду своим желаниям я нарушала.

Уже к семи я была полностью готова. Я прошла на кухню, вырвала листок из блокнота, который всегда лежит на столешнице и в котором мама делает списки покупок, и написала записку родителям о том, что пошла в школу одна. Наверное, по возвращении меня будет ждать очередная лекция от мамы, но я проигнорировала предостережение, возникшее в голове всего на миг.

Итак, записка была прикреплена магнитиком к холодильнику, а я полностью одета, с наушниками в ушах и рюкзаком на плече. Я вышла из дома, закрыв за собой дверь очень тихо, чтобы не разбудить домочадцев.

И двинулась в путь.

В ушах играли любимые Boney M, а я шла вперед, шаркая ботинками по мокрому от растаявшего снега асфальту и размышляя о том, чем же хочу заняться.

Совсем скоро мне предстоит экзамен, который определит мое будущее, а я даже не уверена, смогу ли его сдать. Мои навыки в учебе никогда не вызывали восхищения ни у меня, ни у родителей, но и плохо я тоже не училась. Однако экзамен сдать нужно на отлично, ведь единственный мой вариант – поступить в государственный колледж на бюджет, поскольку у родителей нет больших денег.

С этими мыслями я завернула за угол и увидела нескольких школьников моего возраста. Олдридж была единственной ближайшей старшей школой, так что я сразу поняла, что они идут именно туда. А еще я узнала среди них одно лицо, которое только вчера показалось мне уродливым, как и душа его обладательницы.

Кристина.

Ну надо же было нам пересечься!

Я сделала звук в наушниках громче, нажав на кнопку своего старенького плеера, так что, если она меня заметит и решит вновь выдать какую-нибудь колкость, у меня будет прекрасная возможность ее не слышать.

Четверо подростков, смеясь и о чем-то болтая, шли впереди меня. Кристина была посередине. Высокий парень в светлых джинсах и рубашке, поверх которой была надета жилетка, приобнимал ее одной рукой. Двое других подростков то и дело их перебивали, добавляя деталей в общую беседу.

Несмотря на то что я изначально планировала их игнорировать, любопытство и интерес оказались сильнее. Я наблюдала за ними.

Очень часто, разглядывая американских детей и подростков, я ловила себя на мысли, что считаю их живущими в совершенно ином мире. Где нет запретов, почти отсутствует нравственность, зато есть то, что в исламе считается плохим, а для них – абсолютной нормой. Они могут вести разгульный образ жизни, а их родители на будут махать на это рукой и реагировать примерно так: «Они же дети. Я в свои шестнадцать, знаете, как отжигал!» Они спокойно целуются прямо у дома, не боясь, что их за это прибьют. Они могут делать кучу вещей, которые я даже представить себе не могу.

Все-таки мы живем в совершенно разных мирах.

Глава 4

Добравшись до школы, я не поспешила снимать наушники, предпочтя приглушить происходящее вокруг. Мой шкафчик был ближе остальных к входной двери, и я достала ключ, чтобы забрать необходимые учебники и тетради.

Я знала, чего ожидать от сегодняшнего дня – ничего хорошего. Однако я также была уверена: если кто-то попробует вновь съязвить в мой адрес, больше я молчать не стану. Люди часто распинаются о том, как «правильные» девочки должны себя вести. Нас учат быть тихими, скромными и никогда-никогда, ни при каких обстоятельствах не показывать своего характера, а значит, не повышать голоса и быть милым добрым солнышком.

Вопреки этому я совсем не такой человек и не собираюсь лицемерить.

Открыв дверцу шкафчика, я достала учебник по химии и толстую тетрадь, а затем направилась на второй этаж на поиски класса. В этот раз я выбрала парту поближе к доске, чтобы внимательнее слушать учителя, а потом записала на клочке бумаги, что сегодня мне необходимо узнать как можно больше информации о предстоящих экзаменах.

В классе было пусто. Я пришла раньше остальных и была этому очень рада.

– А потом я выскочила из его комнаты как ошпаренная! Представь себе эту сцену!

Я уже выключила музыку и поэтому отлично услышала разговор компании друзей, ворвавшихся в класс. Это оказались те самые ребята, которых я встретила по дороге в школу.

Не обращая на них особого внимания, я открыла учебник и уткнулась лицом в напечатанный на страницах текст.

– А Хлои знает? – спросил кто-то из них.

– Конечно, нет. – На этот раз говорила Кристина (я сразу узнала ее по голосу). – Эта тупица ни за что не догадается, если только не тыкнуть ее в это носом!

– А Честер сумеет сдержаться? – отозвался другой голос, но на этот раз мужской. – Вы ведь потом все равно хорошенько развлечетесь, как в тот раз, когда мы застали вас в спальне Элиаса. – Последовал громкий смех, а потом он вновь заговорил: – Чувак, ты же помнишь ту ночь, а?

Сначала ему никто не ответил, но потом кто-то все же негромко проговорил:

– Конечно. Мне после этого пришлось постельное белье сжечь и целый месяц посещать психолога.

Я сразу узнала этот голос.

Подняв голову, чего сама от себя не ожидала, я посмотрела на парня. Того самого, который оказался одним из немногих людей, улыбнувшихся мне за последнюю тысячу лет.

Так, значит, его зовут Элиас.

Мы сидели в одном кабинете, где тишину пробивали лишь их смех и разговоры, но они будто бы не замечали моего присутствия. А может, так и было. Кто я такая, чтобы знать о моем существовании, верно же?

Элиас дружил с Кристиной, Честером и еще одним таким же смазливым парнем, что само по себе вызвало во мне несильное, но явное раздражение и неприязнь к его персоне, напрочь перечеркнув ту частичку радости от вчерашней улыбки. И даже надежду на то, что он окажется нормальным. Будь он нормальным, он бы не дружил с Кристиной.

Я заметила, одежду каких брендов они носят, как выглядят их прически, заметила манеру общения и эти вальяжные позы… Если они и не из самых богатых, то точно из довольно обеспеченных семей. Не то что я.

– Так ты придешь на мою днюху завтра? – спросил Честер, кладя ноги в обляпанных грязью ботинках на парту. – Только посмей отказаться.

– Приду, куда я денусь… Только при условии, что ты не будешь приставать ко мне со своими знакомыми.

Тот парень, что сидел рядом с Честером и имени которого я пока не знала, громко цокнул и возмутился:

– Честер, братан, Элиас не ценит всего, что ты для его задницы делаешь! Знакомь лучше со своими красотками меня!

– Руф прав, – ответил Элиас. – Прислушайтесь к единственной умной мысли из его головы.

Я поняла, что они так и продолжат обсуждать всякую чушь, которая совершенно меня не касалась, а потому вновь опустила взгляд и уткнулась в свой учебник. Как же я от них устала.

Но стоило это сделать, как внимание тут же переключилось на меня.

– Эй, ты! – словно псину, окликнула меня Кристина. – Мы тебя и не заметили.

– А ты что, знаешь ее? – поинтересовался Честер.

– Да. Мы весело поигрались с ее рюкзаком. Да, Дания? Или как там тебя зовут?

На этот раз я не стала игнорировать ее и подняла взгляд. Я оглядела всех, кто на меня таращился, и с трудом поборола желание закатить глаза к самому потолку, громко и грубо выразив все свое недовольство.

– Меня зовут Ламия. У тебя проблемы с памятью? Могу порекомендовать таблетки от маразма, хотя в твоем случае они вряд ли помогут.

Кристина вылупила глаза и засмеялась, словно я сказала что-то до невозможности смешное. Она подошла ближе и села за соседнюю парту, скрестив ноги. Пара прядей ее черных волос сегодня были окрашены в фиолетовый, на лице – вызывающий макияж. На ней была тонкая кофточка в полоску, открывающая часть живота, короткая юбка и колготки в сеточку. Удивительно, что ее в таком виде пускают в школу.

– Хочешь за себя постоять? – спросила она, стараясь придать своему тону издевательские нотки. – Ничего не выйдет. Лучше тебе со мной не тягаться.

– А мне нравится, – вдруг сказал Элиас.

Он по-прежнему сидел на задней парте, пялясь в книгу, но сейчас вдруг ее отложил и скрестил руки на груди. Все удивленно обернулись к нему.

– Что? – засмеялся Руф. – Что именно понравилось нашему многоуважаемому Элиасу, хотелось бы услышать?

– Эта девчонка умеет разговаривать с такими, как Крис.

Он так пристально уставился на меня, будто я действительно неожиданно стала объектом его сильнейшего интереса. А зрачки у него почти сливались с радужками: такие они были черные. Бездонный и бездушный взгляд.

Я отвернулась.

– Что такого я делаю? – невинно похлопала глазами Кристина, словно и впрямь ни в чем не была виновата. – Просто знакомлюсь с новенькой. Это преступление?

– Элиас, наверное, опять решил сыграть в справедливого рыцаря и гнать о своем никому не сдавшемся уважении, – съязвил Руф.

– А почему Крис должна проявлять уважение к террористке? – встрял Честер.

Он повернулся ко мне и с удовольствием наблюдал за реакцией. Его губы слегка дрогнули в ухмылке, а глаза так и сияли.

– Ничего оригинальнее не придумал? – произнесла я громко, и все, замолчав, уставились на меня. Я же встала со стула и оперлась на стол, нацепив выживающее выражение. – Было бы интересно послушать о себе что-то новенькое. Есть варианты?

Они молча смотрели на меня с любопытством – кажется, я застала их врасплох своим поведением.

– Вы хоть имеете представление о том, что означает слово «террорист»? Или вы из тех, кто не вылезает из новостей, выдаваемых желтой прессой? Хотя зачем я спрашиваю, все и так понятно.

– Что ты сказала? – опешила Кристина.

Я закатила глаза.

– Ты еще глупее, чем я думала.

Честер взглянул на меня таким взглядом, будто я должна была испугаться.

– Эй, следи за языком, – прошипел он угрожающе. – Ты понятия не имеешь, что я с тобой сделаю, если будешь оскорблять мою девушку.

– А твои оскорбления в мой адрес повлекут за собой взрыв по твоему домашнему адресу. – Я подняла руки, изображая облако дыма, и протянула: – Бу-у-ум! Вот теперь гадай, серьезно я или просто шучу.

Я села обратно за свою парту, невыносимо радуясь тому, что ответила этим тупоголовым мажорам, как полагалось, спустив на землю с их тронов.

Кристина молчала. Я даже решила, что выиграла в этой дурацкой битве, но об обратном говорил голос Честера, который вскочил со своего места:

– Ох, так и не терпится наказать тебя за угрозы, киса… Придумаем что-нибудь поизящнее.

Я повернулась к нему и столкнулась с ухмылкой до самых ушей, будто он строил из себя какого-нибудь злодея из фильмов.

Мне нужно окончить эту школу и поступить в колледж, чтобы обучиться какой-нибудь профессии и начать зарабатывать деньги, обеспечивать себя самостоятельно. Мне некогда выслушивать оскорбления в свой адрес, каждый день терпеть этих тупоголовых, и поэтому просто необходимо поставить их на место. Как правило, такие задиры питаются чужими страданиями и чувствуют себя сильными только при условии, что их жертва молчит в тряпочку. А я не такая и не буду такой, какой бы платок на голове ни носила.

– Кисой называть будешь свою подружку, – сказала я, не сводя взгляда с его расширившихся глаз. – Найдите другое развлечение, вместо того чтобы строить из себя непонятно кого.

Они не успели ответить: в класс почти разом ворвалась толпа подростков, громко о чем-то болтая. Впрочем, до урока оставалось минут пять, и я уставилась в одну точку, ожидая учителя и вместе с тем размышляя о том, как же мне влетит, если мама узнает о дерзости в адрес одноклассников.

* * *

Наступило время намаза.

На этот раз я чувствовала себя гораздо смелее и потому не стала пропускать обязательную молитву, как вчера.

Я вышла во двор, огляделась, убедилась в том, что мне никто не помешает, постелила на газоне свой синий молитвенный коврик и приступила:

– О Аллах, ради Твоего довольства делаю намерение на обеденный намаз в четыре рака’ата[15 — Порядок слов и действий, составляющих мусульманскую молитву.].

Намаз – обязательный ритуал для всех мусульман, и лично я обучилась ему в пятнадцать лет. Девочки обязаны начать совершать его сразу же после первой менструации, которая произошла у меня немного позже, чем у моей мамы. В пятнадцать я впервые надела и головной платок, который мои тогдашние знакомые встретили с неодобрением. Их родители были теми, кто не вынимает голов из новостных каналов и кто не проводит ни одного утра без прочтения местных газет. Они были уверены в том, что каждый мусульманин – это потенциальный или уже действующий террорист, стремящийся воевать с людьми другого вероисповедания или с теми, у кого оно и вовсе отсутствует. Было бессмысленно с моей стороны объяснять знакомым, находившимся под влиянием своих родителей, что это совсем не так, что в исламе запрещено насилие и тем более убийства людей.

Но кто бы меня послушал? Никто.

Люди очень любят осуждать религию, расу или национальность лишь по нескольким плохим примерам, подстригая всех под одну гребенку. Они считают, что знают мою религию лучше меня – человека, выросшего в ней. И это раздражало до тех пор, пока я не привыкла. Привыкла, что многие смотрят косо. Что некоторые при виде меня выходят из вагона метро или автобуса. Что тихо обсуждают в стороне. Что даже полицейские просят показать содержимое моего рюкзака или сумки без какой-либо на то причины.

Я привыкла к этому уже давно, и потому нет смысла переживать.

Закончив намаз, я вдруг услышала позади хруст сухой ветки, который вытащил меня из собственного маленького мирка. Слегка сконфуженная и даже готовая к очередному бою, я резко обернулась.

Возле ближайшего дерева стоял Элиас. Он оперся о ствол, с искренним интересом наблюдая за тем, как я, спрятавшись, стою на коврике. Похоже, он успел побывать зрителем моей молитвы прямо в первом ряду.

Мне стало не по себе.

Сначала я опешила, потом слегка удивилась, а уже затем изобразила полную невозмутимость на лице, быстро сложила коврик в рюкзак и встала, спеша уйти как можно скорее.

– И куда ты так ринулась? – усмехнулся он, нагоняя меня.

Я ничего не ответила, все так же шагая вперед и убеждая себя не смотреть в его сторону. Не смотри, не смотри, не смотри, не смот…

– Вы же это намазом называете?

После этих слов я моментально утратила контроль над своим безразличием. Удивление стало лишь сильнее, ибо я совсем не ожидала, что вместо привычных таким, как он, слов – «молитва» или «ритуал» – Элиас знает настоящее название того, что я только что совершила. Мне не удалось скрыть изумления, и я даже впервые позволила себе повернуться к нему.

Элиас был, наверное, головы на две выше, из-за чего смотрел на меня сверху вниз, почти угрожающе возвышаясь надо мной. Пара прядей иссиня-черных волос падали ему на глаза. Видно, он не слишком увлекался дурацкими прическами, которые были сейчас в моде.

– Чего так удивилась? – улыбнулся он, явно радуясь моей реакции. – У меня по соседству живут одни из ваших. Только их дочурка не одевается, как ты, наверное, потому что не такая смелая для этого.

– С чего ты взял, что мне это интересно? – нагрубила ему я.

Мне не хотелось с ним разговаривать и не хотелось идти по коридору школы, пока все пялятся на шагающего рядом Элиаса, который наверняка входит в список завидных женихов школы. И без того хватает сплетен. Потому я вновь попыталась смыться.

– Постой, – продолжал он, не отставая. Все на нас смотрели. Какой кошмар.

– Слушай, – я обернулась к нему, остановившись в нескольких метрах от входа в школу, – нам нельзя разговаривать. – Изображая очень серьезный, но при этом и издевательский тон, я добавила: – Иначе и тебя, и меня забьют камнями до смерти.

Элиас смотрел на меня несколько секунд.

– А ты девчонка с юмором, да? – Он продолжал улыбаться, словно ситуация его забавляла. – Самоирония?

– Нет. – Я говорила все так же серьезно, будто имела в виду именно то, что говорила. – Мы же дикари, вы все так считаете. Так что лучше беги.

Я вновь развернулась и хотела уже пойти вперед, старательно стирая из памяти происходящее.

Но Элиас неожиданно схватил меня за руку.

Нет, он не притронулся к самой коже, только к ткани моей толстовки, но и этого вполне хватило, чтобы я в ужасе выпучила глаза.

– Упс. – Элиас понял свою ошибку очень быстро и убрал руку так резко, что со стороны могло показаться, что он обжегся. – Виноват. Я и забыл, какие вы недотроги.

Он издевался надо мной: я так ясно расслышала эти нотки в его голосе, что меня пронзило острое недоверие и даже в какой-то степени разочарование.

– Оставь меня в покое, – сказала я, делая шаг в сторону.

– Почему? – Ухмылка на его лице казалась острее лезвия заточенного ножа. – Вы слишком святые для того, чтобы общаться с неверными? Может, руку мне отрубишь теперь?

У меня в душе все перевернулось. Меня как будто предали, что весьма смешно, учитывая, что я знакома с ним всего несколько минут.

Но какая надежда возникла за столь короткий срок!.. И с каким треском она разбилась.

– Да пошел ты… – процедила я.

И, не оставив ему времени ответить, влетела в школу с желанием никогда в жизни его больше не видеть.

* * *

Я сидела в столовой и пыталась всеми силами игнорировать урчание в животе. Желудок требовал еды, но мозг и гормоны глушили голод. Я лишь пялилась в открытое окно, из которого дул свежий воздух, отпивая немного апельсинового сока из своего стакана.

Остальные уплетали ланч за обе щеки, некоторые даже не пережевывали еду тщательно. Ученики, разумеется, болтали во время трапезы без умолку, будто молчание в течение единственной минуты способно свести их с ума.

Как правило, подростки любят сбиваться в кучки или же дружить парами. Вот и в столовой было так же. Одна я сидела за самым дальним столом и игнорировала это дурацкое правило.

Пока ко мне вдруг не подсела Руби – та самая девочка, заговорившая со мной первой. Пожалуй, она единственный приятный здесь человек.

– Привет! – поздоровалась Руби, поставив свой поднос с коробкой клубничного молока, парой сэндвичей и зеленым яблоком. – Надеюсь, не помешала?

Помешала, можешь идти по своим делам, – хотелось сказать мне, но я всегда старалась быть вежливой с теми, кто вежлив со мной, поэтому оставила эту грубость в своих мыслях.

– Нет, – ответила я. – Все нормально.

– Почему ты не обедаешь? – Она кивнула в сторону моего одинокого стакана с соком.

– Нет аппетита.

– Дай угадаю. – Девушка повернулась назад и сразу же указала рукой на сидящих за столом Кристину, Честера, Руфа и Элиаса, которых я почему-то не заметила. – Из-за них, да?

– Нет, – честно ответила я.

Ну, отчасти честно.

– Я же знаю. Они тут любители издеваться над новичками. А ты еще и в этой одежде… Они просто не могли пройти мимо. Особенно Кристина.

Я посмотрела на компанию друзей и вспомнила наш утренний диалог.

– Ты, главное, не огорчайся…

– Я не огорчаюсь из-за таких глупостей, – безразлично произнесла я и отпила немного сока. – Меня сложно чем-нибудь задеть.

– Это здорово! – Она искренне улыбнулась. – Тогда ты в нашей школе выживешь.

– Руби! – донесся до нас громкий голос парня, который выискивал свою девушку глазами по всей столовой.

– Я здесь! Иди сюда! – крикнула в ответ та.

Тогда к нам подошел ее высокий бойфренд, с которым я уже успела познакомиться в первый школьный день. Сейчас он был одет во все черное: кожаная куртка, джинсы, майка, а на голове была повязана бандана с изображением черепа. Казалось, что он из кожи вон лез и старался выглядеть как какой-нибудь плохиш из фильмов.

– О, привет, – неуверенно поздоровался он, словно считая свое приветствие чем-то не совсем законным. – Как дела?

– Нормально, – ответила я.

Он поставил свой поднос на стол, и мы образовали мини-компанию друзей, ничем не отличавшуюся от тех, кто обедал вокруг нас. Моя интровертная сущность бунтовала.

– Ее обижает Крис, – сказала Руби своему парню, и тот посмотрел на меня с сочувствием.

– Я могу с ней поговорить, – произнес Рэй таким голосом, будто был королем всей школы и именно он решал подобные проблемы.

Мне совсем не хотелось казаться нытиком и ябедой, поэтому я быстро поблагодарила его и сообщила, что мне совершенно плевать и на Кристину, и на ее тупоголового дружка Честера.

– Ты не знаешь их так хорошо, как мы, – вдруг произнесла Руби и с жалостью посмотрела на меня. – Однажды Кристина избила Челси Спроус. Очень тихая и скромная была девочка, и компашка этим воспользовалась. Честер заманил ее в душевую, а там поджидала Кристина. Оставила кучу синяков и облила газировкой. Представь себе! Челси пролежала несколько часов без сознания, пока ее не нашла другая ученица. А главное, Крис ничего за это не было, как и Честеру. Они ведь могут делать все, что вздумается, а учителя закрывают глаза. Этим они и опасны.

Вновь взглянув через ее плечо, я заметила, как Кристина целовала своего парня в губы прямо на глазах у всех и как это проигнорировала учительница, проходившая неподалеку. Кристина с омерзением провожала взглядом проходивших мимо нее ботанов, мальчиков и девочек не в самых дорогих нарядах и не самой привлекательной внешности, и я видела настоящую злобу в ее глазах и знала, что все это неспроста.

Обычно такими становятся после глубочайшей травмы. Но если Кристина попытается нанести мне какой-то вред, то у нее уже появятся вполне реальные, но уже физические травмы. В этом она может быть уверена.

Потому что я не Челси Спроус и никому не даю себя в обиду.

Глава 5

Домой я вернулась не сразу.

Сперва мы с Руби заглянули в торговый центр, где она, если верить ее словам, еще на прошлой неделе присмотрела себе «обалденную юбку с вырезом», которую очень хотела надеть на их с Рэем скорую годовщину. Я не желала идти с ней и таскаться по магазинам, но Руби была, пожалуй, единственным человеком в школе, кто отнесся ко мне с добротой, поэтому в каком-то смысле я чувствовала себя перед ней в долгу. Она явно видела во мне подругу.

Мы долго ходили по улочкам с популярными магазинами, заглядывали чуть ли не в каждый из них, пока Руби наконец не остановилась возле большого плаката с изображением красивой девушки в яркой одежде. И в этом магазине, у входа в который и висел плакат, одни штаны, пожалуй, стоили как три месячные зарплаты моего папы.

Руби быстро прошла внутрь, взяв меня за руку, и начала медленно прогуливаться между рядами. К слову, она совсем не смущалась того, чтобы прикоснуться ко мне. Моментами возникало даже далекое ощущение, что мы с ней друзья с самого детства. И как мне кажется, это нормально, просто это я ненормальная.

– Как ты думаешь, если я надену это платье в ресторан, то не буду выглядеть слишком вульгарно? – спросила Руби.

Это она говорила про короткое, доходившее до колен синее платье со вшитыми наплечниками. Оно было сплошь усыпано блестками, будто его окунули в воду, состоящую на девяносто процентов из звезд.

– Если тебе нравится, можешь взять, – ответила я, мимолетно окинув наряд взглядом. – Тут ни к чему мое мнение.

– Ну, если бы ты шла на свидание с парнем на вашу годовщину… Что бы ты надела?

Я даже представить себе не могла подобную ситуацию. Фантазия забилась в уголок, не желая выдвинуть хотя бы примерные картинки. Так что я промолчала. И, видно, мое молчание Руби приняла за своего рода обиду или что-то похожее, потому что она быстро решила исправиться.

– Извини, если я сказала что-то не то. Я понимаю, у вас совершенно другой менталитет и… Ну, вы другие.

– Ничего плохого ты не сказала. Мне просто ничего не приходит в голову. У меня попросту нет ответа на твой вопрос, прости.

Руби задумчиво сжала губы, глядя мне в глаза, а потом пожала плечами и зашагала дальше. Я последовала за ней.

Так, к концу похода по магазинам она обзавелась тем самым синим «звездным» платьем, двумя юбками, топиком и парой туфель на платформе. Руби выбирала холодные тона, отдавая предпочтение голубому, синему, белому и бирюзовому. А я посчитала, что они ей очень к лицу, хоть и совсем не разбиралась в подобных нарядах.

Домой я вернулась уже ближе к вечеру, когда небо начало темнеть, прогоняя солнце. Как и ожидалось, мама ждала меня у порога.

– Где ты была? – спросила она спокойным тоном.

Этот ее тон был куда страшнее, чем если бы она повысила голос, чего она никогда не делала.

– С подругой прошлись по магазинам. Ничего такого.

– Ты не могла предупредить меня или отца? У тебя были карманные деньги на телефон-автомат.

– Прости, я забыла.

Я сняла рюкзак и бросила его у шкафа с обувью. Мама, конечно же, неодобрительно покачала головой, однако молча подняла рюкзак и поставила на стул в прихожей.

На кухне, под светом желтоватой лампы, окруженный ароматом свежезаваренного арабского чая, сидел Кани и выполнял, по-видимому, домашнее задание. Когда он меня увидел, его лицо озарилось улыбкой, и брат весело со мной поздоровался:

– Привет, ухти!

– Привет, Кани, – ответила я, потрепав его по голове и садясь на стул. – Как успехи в школе?

– Очень неплохо, скажу я тебе. Давно мне не было так здорово с друзьями.

– И много их у тебя появилось?

– Да практически весь класс.

Я была рада его успехам и даже немного завидовала.

Просто моего младшего брата никто никогда не шугался так, как меня. Внешне он ничем не отличался от остальных мальчишек, и этот факт всегда играл в его пользу. Кани больше походил на англичанина, вобрав в себя гены папы, а не на выходца из Ближнего Востока.

– Ламия, пожалуйста, не делай так больше, – сказала мама, вновь напоминая о походе в магазин. – Всегда предупреждай… А сейчас поешь. На сковороде уже все подогрето.

После этих слов она вышла из кухни. Мы с Кани остались одни.

Я заметила какую-то странную улыбку на лице младшего брата, которой не видела раньше, и, налив чаю, уселась перед ним поудобней.

– Что случилось? – В голосе сам собой проявился интерес.

Кани как-то нервно поднял глаза и быстро опустил их обратно к учебнику, коротко ответив:

– Ничего.

Это заставило меня заинтересоваться еще больше.

– Так, рассказывай. Что-то в школе?

Кани обернулся, чтобы проверить, есть ли кто из родителей на кухне, и, удостоверившись в обратном, вновь повернулся ко мне, наклонился ближе и тихо спросил:

– Я же могу тебе доверять, да, ухти?

– Конечно. Зачем ты спрашиваешь?

Он немного замешкался, что-то тщательно обдумывая.

– Ну, в общем… – Его голубые глаза бегали по всей комнате, совсем не глядя на меня. – В общем, мне понравилась одна девочка…

Я расплылась в улыбке. И это была самая искренняя и честная улыбка, выданная мною за последние полгода. Мне даже казалось, что я совсем разучилась радоваться за кого-то, не притворяясь.

– Оке-е-ей, – протянула я, садясь в позу лотоса прямо на стуле. – Расскажи мне о ней. Она красивая?

Кани слегка улыбнулся, пока взгляд уткнулся куда-то в неведомое пространство. Наверное, он просто вспоминал ее внешность во всех деталях.

– Да, очень. Ну, я бы не влюбился в нее, будь она некрасивой, правда же?

– Понятие «красота» очень относительное.

– Она красивая! Для всех красивая!

– Ладно, – усмехнулась я. – Поэтому ты так улыбаешься, выполняя эти скучные домашние задания? Из-за нее?

Кани опустил голову и немного помолчал, прежде чем ответить:

– Она не мусульманка. У нее очень религиозная христианская семья. Понимаешь, ухти? Они не из тех христиан, которые на деле вообще ничего не соблюдают. У нее папа священник, а мама часто носит платок.

– Это ведь не проблема, – постаралась успокоить его я. – Религия не мешает нам любить других людей, ведь все мы созданы единым Богом.

– Не выйдет. – Лицо брата быстро омрачилось, словно и не было той улыбки. – Она на меня совсем не обращает внимания. И с ней постоянно разговаривает один придурок из параллельного класса. Мне кажется, он ей нравится.

Я подвинулась ближе к Кани и положила руку на его плечо, чтобы он поднял глаза и взглянул в мои. Он так и сделал.

– Послушай, из-за своих предположений ты можешь упустить ее. Будь смелее. Ты не должен уступать какому-то придурку из параллельного класса. Если она действительно тебе нравится и если не откажет тебе прямым текстом, у тебя есть все шансы. А то, что она христианка, – не самое главное. Действуй, Кани. Подойди к ней, поговори, и все станет понятно. Зато в будущем ты не будешь жалеть о том, что этого не сделал.

Я замолчала, позволив комнате окунуться в тишину, ведь именно она и нужна, чтобы хорошенько подумать. А Кани после моих слов улыбнулся. Улыбнулся очень радостно и облегченно.

– Спасибо, ухти, – сказал он. – Я знал, что могу рассказать об этом только тебе. Ты самая лучшая старшая сестра. Но не говори ничего маме, хорошо?

Вместо ответа я поднесла указательный палец к губам и кивнула, и брат понял все без слов.

Доверие и открытость – вот, что нас сближало. У нас никогда не было друг от друга секретов, мы не ссорились, не дрались и не обзывали друг друга, как это нередко делают сестры и братья. Мы всегда были настоящей семьей. Нас с ним отлично воспитали.

* * *

Попрощавшись с Кани и пожелав ему спокойной ночи, я вернулась в свою небольшую, но уютную комнату.

Прошло достаточно времени после переезда, а я еще не все коробки распаковала. Они стояли в углу и терпеливо ждали своего часа. Кровать в моей комнате стояла прямо перед большим окном, завешенным жалюзи и черно-белой шторкой. На подоконнике всегда лежали наушники, стояли свечи и маленький кактус, который я купила в один из походов в дешевый магазин с мамой. Покрашенная в белый деревянная кровать была небрежно застелена одеялом с узорами, а сверху накинуты шесть подушек разных цветов. На тумбочке стояла черная лампа в белый горошек, и обычно эти самые горошинки помогали мне заснуть, когда не получалось; я просто пересчитывала их, пока не проваливалась в сон. Рабочий стол стоял у противоположной стены, всегда заваленный учебными книгами. На нем стоял старенький компьютер, который папа подарил мне на четырнадцатилетние. Я пользовалась им не так часто, поэтому он частенько покрывался слоем пыли, пока я не изъявляла желание его протереть.

Бросив на спинку стула платок, я плюхнулась на кровать, почти зарываясь лицом в свои любимые мягкие подушки. Приоткрыла сначала шторку, затем жалюзи и принялась разглядывать огоньки, горящие в окнах чужих домов.

Прямо возле нашего небольшого двухэтажного дома с низкими потолками и тонкими стенами, через узкую дорогу, расположился роскошный особняк, в котором жила какая-то богатая семья. Сегодняшней ночью в его окнах ярко горел свет.

Мы еще не успели познакомиться с хозяевами. Да что уж там, я ни разу их не видела. Но в голове прочно закрепились точные образы: какие-нибудь богатые засранцы, возомнившие себя королями.

Лежа на боку и наблюдая за тенями, которые мелькали за приоткрытыми шторками, я неосознанно опустила взгляд ниже и взглянула на входную дверь, которая вдруг, словно услышав мои мысли и желание хотя бы раз увидеть обитателей дома, открылась. На улицу вышла высокая худая женщина в белом халате, которую явно мало заботил ее внешний вид. Будь я на ее месте, меня бы это тоже мало заботило, учитывая то, как хорошо она выглядела даже в домашней одежде и с простым пучком светлых волос на голове. Она легкой походкой дошла до почтового ящика и забрала небольшой конверт. Почти так же быстро женщина исчезла за дверью, и внутри вновь началась чья-то жизнь, скрытая за завесой.

Поймав себя на мысли о том, что я только что шпионила за человеком, я быстро закрыла занавески и уставилась в потолок. В голове воцарился бардак. Я размышляла о школе, о семье, о своих взаимоотношениях с матерью и предстоящих экзаменах. Можно сказать, эти экзамены – смысл моего сегодняшнего существования, и если я не смогу сдать их на хорошие баллы, то, скорее всего, погружусь в глубочайшую яму депрессии и разочарования в самой себе.

Впрочем, мне не привыкать.

* * *

Достав толстенный учебник, едва умещавшийся в руке, и закрыв дверцу, я удивленно проводила взглядом небольшой клочок бумаги, упавший к моим ногам: похоже, он выпал из моего шкафчика. Я подумала было проигнорировать его, ведь голоса в голове начали трубить тревогу: «Кто-то наверняка написал на нем какие-нибудь гадости». Но любопытство взяло верх над осторожностью и попытками уберечь себя, так что я все же наклонилась и схватила записку двумя пальцами.

«Хэй-йо! Если ты получил эту записку, значит, ты выиграл эту чертову жизнь! Приглашаю тебя на тусовку в честь моего дня рождения послезавтра. Надевай что-нибудь яркое, я тебя жду!

Адрес: Остин стрит, дом 52, Форест Хиллс»

И подпись в самом нижнем углу: Честер Бака.

Я столько раз перечитывала эту записку, стоя рядом со шкафчиками и игнорируя возню вокруг, что клочку бумаги впору было вспыхнуть от моего пристального взгляда. Недоверие, презрение, неприязнь и даже в какой-то степени ненависть – вот что бурлило во мне, пока взгляд плавно двигался от строчки к строчке.

Я повернулась и заметила Руби и Рэя, болтающих друг с другом. Они не переставали глупо улыбаться и смеяться над наверняка идиотскими шутками. Не тратя времени на раздумья, я решила подойти к ним. Как-никак теперь мне казалось, что я могу делать это спокойно, не считая их источником возможной опасности.

– Привет, Руби, Рэй, – быстро сказала я и протянула им записку. – Что это значит, как вы думаете?

Руби взяла из моих рук клочок бумаги, прошлась взглядом по тексту и с удивлением посмотрела на Рэя, который, в свою очередь, казался не менее удивленным.

– Откуда это у тебя? – спросил он.

– Кто-то подбросил это в мой шкафчик.

– Честер пригласил тебя на свой день рождения.

Это и без того было очевидно, поэтому я даже успела пожалеть о том, что вообще решила показать им приглашение.

– Это удивительно, потому что их вечеринки в честь дня рождения обычно закрыты для посторонних. Они приглашают только, как у нас любят говорить, избранных.

– Может, они ошиблись и подкинули записку не в тот шкафчик? – произнесла я то, о чем действительно задумывалась.

– Нет, Ламия. Тут твое имя написано.

Руби указала на надпись на обратной стороне записки: «Для Ламии Уайт». Теперь меня одолело раздражение. Я не стала забирать записку, закатила глаза и кинула короткое «ясно», прежде чем развернуться и потопать дальше.

– Хэй, куда ты? – окликнула Руби и, крепче прижимая учебники к груди, остановила меня. – Так ты придешь? Нас с Рэем тоже пригласили. Можем поехать вместе.

– Нет, никуда я не пойду. Разве это не очевидно?

– Но почему? На твоем месте любая другая новенькая была бы уже на седьмом небе от счастья.

– Неужели не понятно, что они хотят в очередной раз надо мной поиздеваться? Они обещали, что я пожалею о том, что смела им дерзить, так что ничего хорошего от них ждать не приходится. Я не любитель подобных вечеринок, так что можете ехать без меня.

Не дав Руби возможности еще что-нибудь произнести, я быстро ушла к лестнице и поднялась на второй этаж, чтобы найти кабинет биологии. Однако, неожиданно заметив Кристину и Честера, идущих с противоположной стороны коридора, затормозила и мигом спряталась за стену. Очень не хотелось сейчас выслушивать от них еще какие-нибудь едкие комментарии, не хотелось тратить на них свою энергию, которая была мне очень нужна для подготовки и сдачи экзаменов. Нет у меня времени на школьные драмы и роль главной героини в них.

– От кого прячешься? – раздался шепот прямо над моим ухом.

Я подскочила на месте и резко развернулась, услышав вслед за шепотом короткий смешок.

– Упс, я тебя снова напугал?

Элиас стоял в углу и довольно смотрел на то, как я пыталась выровнять свое дыхание. Его черные глаза загорелись озорством.

– Тебя пригласили на день рождения, – сказал он так, будто это должно было заставить меня подпрыгнуть от радости. – Пойдешь?

Я поправила учебники и тетради в своих руках, потом платок на голове и пошла прочь.

– Ты чего такая грубая? – быстро настигнув меня, поинтересовался Элиас. – Обиделась на мои слова? – Он снова засмеялся. – Я же просто шучу.

– Ты дружишь с Кристиной. Это уже веская причина обходить тебя стороной.

Я удивилась самой себе и неожиданно появившемуся интересу к его персоне. Вернее, нет, не так. Я удивилась тому, что вновь позволила себе с ним заговорить. Обычно такого не случалось.

– Будь дружелюбней. – Элиас снова усмехнулся, и я подумала, что это, должно быть, обычное выражение его лица. – Разве вас не учат быть покорными?

Меня поглощало желание дать ему пощечину, которую он навсегда бы запомнил. Но, разумеется, я этого не сделала.

Развернувшись, я зашагала в противоположном направлении, но успела увидеть, как дернулась его рука, как он хотел вновь схватить меня, но будто сдержался, вспомнив о том, что у нас так не положено. Хотя у него вполне могли быть и другие мотивы, которые мне не понять.

В общем, я пошла по коридору дальше и вошла в свой класс.

Кабинет аж трясся от шума, что учиняли подростки, и я, переживая очередные неприятные ощущения, вошла и начала искать удобное место. Элиас вскоре тоже оказался здесь. Его весело встретил Честер, выкрикнувший через весь класс:

– Ты где ходил, брат? Чего первый урок пропустил?

– Готовился к завтрашней вечеринке, – ответил Элиас. – Напился, чтобы не думать о том, что меня будет ожидать.

С такой скоростью, будто за мной кто-то гонится, я прошла дальше, отметила взглядом самое желанное местечко у окна, почти в конце кабинета, и устремилась туда.

Но не успела я даже учебники достать, как Элиас уселся за соседнюю парту. Я резко повернулась и наградила его пронизывающим до костей и вместе с тем полным недоумения взглядом.

– Ты же не против, если я составлю тебе компанию? – едко улыбнулся он и подпер ладонью щеку, опершись локтем о стол. – Восточная красавица.

Я ощутила, как по коже пробежали мурашки от осознания ужаса, что за этим снова последует. И так, в общем-то, и получилось: каждый присутствующий в классе счел необходимым вылупиться в нашу сторону. Среди десятков пар глаз я заметила взгляды Кристины и Честера, которые шептались, почти впритык прижавшись друг к другу. Хотя нет, я соврала. Кристина сидела у него на коленях.

– Хэй, ребята, чего уставились? – махнув рукой, устало произнес Элиас. – Глазки в учебники, пожалуйста.

И все, кроме членов элитной компашки, тут же послушно отвернулись, словно приказ отдал король, а не всего-навсего одноклассник. Но пара человек все же решились наблюдать за нами исподтишка.

Хотелось пересесть на другое место, но как только я об этом подумала, в класс вошел мистер Хэммингс, учитель биологии, и мне пришлось смириться.

– Доброе утро, мои юные проказники! – начал он, поправляя свой разноцветный галстук. Улыбался он так, будто сегодня какой-то праздник. – Я очень рад видеть всех в здравии! Как проходит ваш учебный процесс?

– А вы как думаете, сэр? – крикнул кто-то. – Подготовка к экзаменам отнимает все наше время!

– Мне очень жаль это слышать, Маккензи, но что поделать? Учеба требует жертв, если вы хотите вырасти образованными и успешными людьми. Высококлассными специалистами в той области, что выберете… Я, кстати, слышал о новенькой у вас в классе. Можно познакомиться с мисс Уайт лично?

Он начал выискивать в классе девушку с фамилией Уайт, то бишь меня, хотя вряд ли знал, как я выгляжу.

Но все уже смотрели на меня.

Я встала со своего места и постаралась казаться дружелюбной, когда смотрела на мистера Хэммингса, лицо которого тут же просияло при виде меня.

– Это очень интересно, – протянул он, улыбаясь, как Чеширский кот. – Мисс Ламия Уайт, верно? Откуда вы родом? У вас такая занятная фамилия…

Конечно, он хотел услышать о моей национальности, но я решила ответить не так, как он ожидал:

– Я родилась здесь, в Штатах.

– Интересно-интересно… Вы, должно быть, мусульманка? Придерживаетесь ислама?

– Да, так и есть.

– И как вам дается учеба в нашем чудном заведении?

– Пока неплохо. Не считая того, что меня считают террористкой. В остальном все нормально.

Сама не знаю, почему я вдруг сказала об этом. Прозвучало ужасно нелепо и жалко, будто я бедная девочка, которая подвергается насмешкам и не может за себя постоять. Выражение мистера Хэммингса сразу это подтвердило.

– Это ужасно! – воскликнул он, обводя взглядом каждого сидящего в классе. – Кто, скажите мне на милость, разбрасывался подобными оскорблениями?

Ученики лишь глупо захихикали.

Кристина криво улыбалась, поглядывая на меня, и в ее взгляде читалось, что она очень довольна собой и своим поведением. Она внаглую и открыто пялилась на меня, совсем не пытаясь оставаться в стороне, чтобы создать иллюзию полного своего безучастия.

И учитель тут же заметил странное выражение ее лица.

– Что здесь смешного, мисс Никотера?

– А то, что это правда. Я всего лишь назвала вещи своими именами. Не удивлюсь, если она шпионка из какой-нибудь «Хезболлы»[16 — Военизированная ливанская шиитская организация и политическая партия, выступающая за создание в Ливане исламского государства по образцу Ирана.].

– Так это вы называли мисс Уайт террористкой? И почему я не удивлен… – Мистер Хэммингс присел на край своего стола и скрестил руки на груди, будто очень хотел услышать, что Кристина скажет дальше. – Аргументируйте мне свои мысли. У вас ведь должны быть неопровержимые доказательства, раз вы так уверенно утверждаете нечто подобное.

Кристина молчала, и я мысленно ликовала, глядя на ее недоуменное лицо.

– Нечего сказать? – вскинув брови, поинтересовался мистер Хэммингс. – Позвольте кое-что уточнить, мисс. Насколько я понял, вы всех мусульман причисляете к убийцам или потенциальным убийцам, верно? Но давайте начнем с того, что, если бы у вас была хотя бы половина мозга, вы никогда бы такого не утверждали. – Кристина ахнула и очень недовольно свела брови, видно, готовясь сокрушить преподавателя и как-то заткнуть его. – Прошу прощения за свои слова… Знаете, как-то во времена Холодной войны Элтон Джон пел: «Я надеюсь, русские тоже любят своих детей». И, в общем-то, так оно и есть. Большинство людей, большинство членов абсолютно любого общества стремятся зарабатывать на жизнь, защищать свои семьи, растить детей и смотреть вечерние шоу по телевизору. Большинство мусульман, которых так любят называть террористами, находятся в своих странах и защищают родину от настоящих террористов – людей, вторгнувшихся на их земли. А те люди, что взрывают метро и убивают простых мирных жителей, – это самые настоящие сектанты… А знаете ли вы, сколько в мире было насилия, учиненного людьми, исповедующими другие религии? Почему-то никто не причисляет их к бандитам и убийцам. Почему же? Неужели вы не слышали о крестовых походах? Об ужасах, которые тогда творили эти люди?

Мистер Хэммингс сделал небольшую паузу, будто собирался набрать воздух в легкие, и спустя несколько секунд продолжил:

– Я сам убежденный христианин. Мой отец работал в церкви, мама каждый день ходила на церковную службу, и меня очень расстраивает подобное отношение к нашим братьям мусульманам. Я уважаю любую религию, и никто не заслуживает быть несправедливо названным террористом. Вы когда-нибудь читали Коран, мисс Никотера? Хоть раз читали хотя бы кусочек перевода? Уверен, что нет. Ну так вот, убийства невинных запрещены и стоят на втором по счету месте в числе смертных грехов. Вы попробуйте перестать слушать СМИ и изучите этот вопрос, войдя в среду самих мусульман. Пообщайтесь и узнайте много нового от самих приверженцев религии, которым гораздо лучше известно, позволены ли им убийства или же нет.

Я слушала мистера Хэммингса, разинув рот. Смотрела на него, как на спасителя и удивительного человека. Внутри меня разом встрепенулась сотня чувств, и душа загорелась ярким пламенем.

Подобного от учителя я не ожидала.

– Мисс Уайт, можете садиться, – кивнул мистер Хэммингс и улыбнулся уголками губ. – А вы, мисс Никотера, подумайте на досуге над моими словами. И извинитесь перед мисс Уайт, пожалуйста, за свое невежество. – Учитель как ни в чем ни бывало хлопнул в ладоши и сказал: – Что ж, прошу прощения, юные дамы и господа, у нас урок биологии, а мы коснулись религиоведения. Каюсь! Давайте приступим к сегодняшней теме. Напомните, на какой странице мы остановились, будьте добры.

Сев за свою парту, я уже не слышала того, что говорил учитель. И, наверное, я так бы и осталась в мире своих затуманенных мыслей, если бы не Элиас, который зашептал мне:

– Кажется, старик на тебя глаз положил. Иначе как объяснить то, что он только что оправдал всех чокнутых исламистов?

Я очень медленно повернулась в его сторону, и мне снова стало тошно. Если Кристина пыталась унижать меня прилюдно, то Элиас видно явно стремился оскорблять прямо в лицо, при близком контакте. Он ходил за мной, задавал дурацкие вопросы, которые не имели никакого отношения к его настоящему интересу.

Меня затошнило оттого, что придется как-то от него избавиться.

– Я не хочу с тобой разговаривать, – твердо произнесла я так, словно это должно было сработать в тот же миг, как по щелчку пальцев.

Элиас издал смешок, губы его скривились в ухмылке, а в черных глазах загорелось явное удовольствие.

– Наивная девочка, – сказал он, опираясь на ладонь и наклоняя голову вбок. – Это не тебе решать. Или ты еще этого не поняла?

Я опустила голову и уткнулась в свой учебник, делая вид, что внимательно изучаю текст, хотя боковым зрением следила за каждым малейшим движением сидящего рядом парня. Было крайне неприятно осознавать, что на душе сделалось жутко от его взгляда.

– Будешь меня игнорировать? – спросил Элиас. – Неужели я так сильно наскучил тебе?

Я молчала, заставляя себя не поворачиваться в его сторону.

Немного поиграет – и надоест. Тогда он оставит меня в покое. Ведь именно так всю мою жизнь и происходит. Главное – просто не замечать.

– Хэй, восточная красавица, я с тобой вообще-то разговариваю. Ты не можешь игнорировать меня вечно.

Я продолжала молчать, а в голове не прекращался гул голосов, твердящих заткнуться и сидеть ровно, пялясь в учебник. Все тело было готово к тому, что он попытается ко мне прикоснуться. Тогда, конечно, я вывихну ему руку. Ну, хотя бы попытаюсь, это уж точно.

Но ничего такого не произошло.

– Скажи, зачем ты приперлась в Штаты? У вас там, в Афганистане, совсем жить негде? Тебя уже засватал какой-нибудь восьмидесятилетний Абдуллах? По вашим обычаям ты вроде как уже старая дева.

На этот раз я не стала прятать взгляд и посмотрела прямо ему в лицо. Он сидел здесь, в нескольких сантиметрах от меня, улыбался, как дурак, не прекращая изучать взглядом. Я видела в его черных глазах огонек интереса, любопытства и азарта. Я очень хорошо знала этот взгляд.

Многие, кто знакомился со мной, казались весьма доброжелательными и дружелюбными на первый взгляд. Им было интересно. Я в своем роде экзотика, музейный экспонат, человек-загадка. Одни побаивались меня, другие в наглую расспрашивали о целях в жизни и «собираюсь ли я брать автомат и начать воевать против неверных?». Я давно привыкла к этому, поэтому взгляд Элиаса казался мне полным ненависти.

– К твоему сведению, я родилась в Штатах… А замуж выйду за восьмидесятилетнего Абдуллаха в эти выходные. А пока что воспользуюсь своим незамужним положением и немного окунусь в учебу, – сказала я и встала из-за парты, захватив учебник.

Мистер Хэммингс удивленно приподнял брови, взглянув на меня.

– Что-то хотели сказать, мисс Уайт?

– Нет, я пересяду. Спасибо.

Учитель лишь мимолетно глянул на Элиаса, пожавшего плечами, и слегка кивнул, будто прекрасно понял, почему я вдруг решила пересесть. А может быть, так и есть.

Глава 6

Едва я ступила за порог класса, пока по коридору пролетал звонок на перемену, меня окликнули. Я снова успела покрыться неприятной корочкой злости, а мышцы напряглись, готовые к бою.

– Получила записку?

Передо мной стоял очень довольный собой Честер. Его светло-каштановые волосы, едва доходившие до шеи, были собраны в тонкие косички и, кажется, смазаны гелем. По одному виду было понятно, что он крайне озабочен модой – на нем были светлые, популярные среди молодежи джинсы, белая футболка с изображением Фредди Меркьюри и дурацкая разноцветная бандана.

Честер преградил мне путь, встав высоким столбом: к слову, ростом он был выше меня всего на полголовы, но телосложением крупнее.

– Нет, – кинула я и собралась было уйти, но моя наивность сразу дала трещину.

– Как это? – продолжая стоять у меня на пути, произнес Честер, изображая крайнее удивление. – Зачем же ты врешь? Я видел, как ты ее уронила. Не можешь ведь ты отказать мне в приглашении.

– А почему нет? Ты какой-то особенный?

Вот теперь он удивился вполне искренне. Даже слегка опешил и сделал шаг назад, глядя на меня как на диковинку.

– Вообще-то, да, – усмехнулся Честер. – Правда, Крис? Я же особенный? Ты как считаешь?

Кристина немым призраком появилась за моей спиной.

Теперь я стояла в коридоре, с двух сторон окруженная не самыми доброжелательными одноклассниками, которые, как мне казалось, могли при любой удобной возможности причинить мне вред.

Конечно, могли бы, если бы вместо меня тут стоял кто-то другой.

– Вам не хватило сказанного на уроке? – поинтересовалась я, сделав вид, что мне и в самом деле интересно это узнать.

– Я все поняла, – кивнула Кристина. Спокойно и совсем не с тем, присущим ее стервозности, выражением лица. – И давай договоримся так: ты идешь на вечеринку завтра, а мы обещаем тебя не трогать.

Я фыркнула и уже развернулась, чтобы уйти, но чья-то рука схватила меня за край толстовки и сильно толкнула в сторону стены. Я ударилась спиной и опешила от подобных действий.

Это сделала Кристина.

– Не смей поворачиваться ко мне спиной, когда я с тобой разговариваю, – процедила она.

– Не смей трогать меня, иначе я сломаю тебе руки, – выплюнула я в ответ.

На нас смотрели, наверное, человек эдак двадцать, не меньше. Шагая по коридору по своим делам, многие останавливались только ради того, чтобы поглазеть на происходящее.

Кристина смотрела на меня молча и выглядела достаточно злой, чтобы с легкостью сделать со мной что-нибудь плохое, но почему-то не стала.

– Тебе лучше выслушать нас до конца, – присоединился Честер. – Ты же не хочешь, чтобы с твоим братишкой что-нибудь случилось?

Меня вмиг охватил невообразимый ужас, и я просто не смогла проигнорировать его слова.

– Что ты… – начала было я, но меня перебили.

– Мы знаем, где ты живешь, знаем, что у тебя есть младший брат. – Кристина оперлась о стену, удивительно расслабившись. Видно, ей доставало удовольствие причинять боль другим. – И мы с особой легкостью можем что-нибудь ему сделать, если откажешься приходить на вечеринку. Тебе всего-то нужно согласиться.

Я оказалась в тупике. Не понимая, зачем им это нужно, я переводила взгляд с Кристины на Честера и обратно. Мне хотелось уловить цепочку их мыслей, но, может, ее и вовсе не было.

А они сообразительны. Знаю, что я не смогу отказаться. Полиция относится к нам с предубеждением, неприязнью, подозрением. Любого из нас могут попросить показать содержимое сумочки или рюкзака, потребовать документы для подтверждения личности, а заодно и проверят по своим каналам, замешаны ли мы в чем-то этаком. Вот так просто, без какой-либо причины.

Представьте, что идете по своим делам в обычный будний день по людной улице, и вдруг к вам направляется хмурый офицер и неожиданно заявляет, что вы должны показать свой рюкзак и паспорт. Какой будет ваша реакция? Не думаю, что вы обрадовались бы чему-то подобному.

А я с этим живу сколько себя помню.

Кристина и Честер прекрасно знают, что полиция нам не поможет. Кто мы такие, чтобы заступаться за нас? Мы дети никому не нужной эмигрантки – и этим все сказано. Прискорбно, но приходится мириться.

– Почему вы так этого хотите? – спросила я, когда нашла в себе силы снова заговорить.

Они переглянулись, и их взгляды были полны хитрости и озорства, словно парочка играла в какой-нибудь покер.

– Может, мы просто очень гостеприимные, – ответила Кристина со смешком.

– В общем, подумай, а мы поступим исходя из твоего выбора, – добавил Честер.

И они ушли в весьма приподнятом настроении, словно насытившись моей энергией.

У меня внутри все дрожало. Я стояла у стены в шумном коридоре и не могла даже мыслить разумно. Мимо проходили школьники, и у каждого из них была своя жизнь. Жизнь без тех проблем, что сваливаются на меня каждый день только из-за моего вероисповедания. Не из-за того, что я собственноручно сделала что-то плохое, а только из-за моего платка. Вот в чем по-настоящему было дело.

Конечно, я пойду. Конечно, не откажусь от такой мелочи, чтобы они не смели навредить Кани. Никто за нас не заступится, кроме нас самих. Всем будет все равно.

И, прокручивая в голове эту мысль миллионы раз, я зашагала дальше.

* * *

В моем кармане лежала свернутая вчетверо записка от Честера с приглашением на день рождения. Я с силой ее сжимала, представляя, что делаю это с ним самим. Эта мысль меня немного успокаивала.

Напряжение вернулось, как только костяшки моих пальцев, едва соприкоснувшись с поверхностью двери, издали пару стуков, и почти сразу послышалось глухое: «Входите». И я вошла.

Стройная, очень красивая женщина лет сорока в строгом сером костюме – прямая юбка, рубашка и пиджак – сидела за столом и делала какие-то пометки в раскрытом блокноте. Как только я оказалась в кабинете директора школы, миссис Дейфус, она тут же подняла на меня свои ярко-голубые глаза. Сняла закругленные очки, придававшие ей весьма умный вид, смутилась, равно как и все остальные в таких случаях, прочистила горло и указала на стул перед собой со словами:

– Присаживайся.

Я послушалась.

– Ламия, если не ошибаюсь? – продолжила она. – Ты уже на слуху у всей школы.

Было заметно, что она всеми силами старалась казаться дружелюбной, но ее глаза выдавали совершенно другие эмоции.

– Да, – кивнула я. – Пару дней.

– Чем я могу тебе помочь? – Миссис Дейфус откинулась на спинку кожаного кресла.

– Я хотела бы узнать о датах экзамена АСТ. У меня некоторые… проблемы с одноклассниками, и мне не хотелось спрашивать у них.

Как должен был отреагировать на это хороший директор? Поинтересоваться, к примеру, что случилось, какие у меня возникли проблемы. Но ничего такого я от миссис Дейфус не дождалась. Ей было попросту все равно.

Она открыла шкафчик, взяла из него листовку с напечатанной на ней таблицей и протянула мне.

– Вот список дат проведения экзамена. – Женщина пару секунд молчала, а потом заговорила снова: – Есть ли у тебя возможность подготовиться к ним? Может, нужна помощь репетиторов? Экзамен достаточно сложный, и я очень рекомендую тебе готовиться к нему на дополнительных занятиях.

– Спасибо, – кивнула я, хотя не согласилась бы на ее предложение заниматься подготовкой на курсах. – Спасибо за помощь.

Я взяла листовку со стола и двинулась к двери, но не успела даже за ручку ухватиться, как миссис Дейфус вдруг меня окликнула:

– Подожди, Ламия. Я бы хотела еще кое о чем с тобой поговорить.

Я медленно обернулась, моля Всевышнего о том, чтобы ее желание со мной общаться не было связано с моей одеждой.

– Я хотела бы обсудить твой внешний вид.

Внутри меня что-то рухнуло. Ужасно захотелось вцепиться руками в свой хиджаб, как я делала всегда, когда особенно нервничала. Но сейчас мне меньше всего хотелось привлекать и без того раздутое к нему внимание.

– Дело в том, что наша школа не одобряет подобную одежду. Можешь носить какую-нибудь повязку или небольшой платочек, но такие головные уборы у нас недопустимы.

Мне захотелось развернуться и пойти прочь, ведь я все равно не стану этого делать. Ни за что не сниму хиджаб.

У людей, далеких от ислама, достаточно странное мышление касаемо нашей одежды. Мы носим платок не для красоты и не из вредности. Это также не связано с культурой и традициями, хотя некоторые исламские народы так делают. Хиджаб – часть нашей жизни. Это вещь, которая имеет куда более глубокий смысл, чем кажется со стороны. Нельзя просто сказать: «Сними», а мы смиренно подчинимся без лишних разговоров. Это невозможно.

Мы носим платок, потому что хотим. Потому что это часть нашей религии, и никто не вправе отнимать это у нас.

– Ты ведь поняла меня? – спросила миссис Дейфус.

Я все прослушала.

– Я не могу, – произнесла я четко и громко. – Не стану.

Женщина, наверняка привыкшая к беспрекословному исполнению своих приказов, опешила. Потом она приняла весьма строгую позу, даже сдвинула брови, больше не скрывая свою суровость.

– Что значит, ты не можешь и не станешь? Устав школы запрещает ношение подобного головного убора. Либо ты учишься, соблюдая правила, либо…

– Качусь в свой Пакистан, Ирак, Иран или куда там еще? – перебила ее я. – Вы ведь это хотели сказать, да?

– Нет, я…

– Вы не можете заставлять меня снимать хиджаб, ведь это нарушает закон, защищающий свободу вероисповедания. Я могу следовать своей религии свободно, пока это не причиняет вред окружающим. А пока никто не чувствует себя плохо из-за меня. Даже наоборот, им так весело на меня смотреть… – Я сделала небольшую паузу, ожидая, что директриса снова заговорит, однако она молчала и удивленно смотрела на меня. Так что я решила закончить с этим как можно скорее. – Как видите, нет никаких причин запрещать мне носить платок, так что я не буду его снимать, что бы вы мне тут ни говорили. А теперь извините, я должна идти.

Я думала, что миссис Дейфус обязательно что-нибудь скажет, снова окликнет меня, прочитает нотацию по поводу моего неприемлемого поведения в отношении взрослого человека. Но ничего подобного не случилось.

Я в спешке открыла дверь, вышла в коридор и даже сумела сделать несколько глотков воздуха. Я гордилась собой. Странное, но приятное чувство, которое так редко находит место в моей душе.

Читая текст на листовке с датами экзамена, я завернула за угол, намереваясь спуститься во двор и сделать записи о своих ближайших планах. Но размышления об экзамене резко смели мысли о Честере, Кристине и их плане, который пока что был мне неизвестен.

То, что они будут надо мной издеваться, сомнению не подлежало, но что они выкинут на этот раз? Осмелятся ли эти двое совершить нечто действительно ужасное по отношению ко мне? Постигнет ли меня участь той девочки?

Вполне возможно.

* * *

На ужин у нас была зеленая фасоль. Кани сидел в своей любимой позе и уплетал еду за обе щеки с невероятным аппетитом, что всегда было ему свойственно. Я смотрела в его сторону после каждой съеденной вилки, и сердце так неприятно сжималось от осознания того, что кто-то может ему навредить. Легче выколоть себе глаза, чем увидеть что-то подобное.

– Меня пригласили на день рождения, – сказала я неожиданно даже для самой себя.

Родители тут же отложили свои столовые приборы и взглянули на меня с легким удивлением, приправленным радостью.

– Интересно, – протянул папа и посмотрел маму. – Что думаешь, Адиля?

– Это здорово, – ответила она и улыбнулась вполне искренне. – Значит, ты все же обзавелась хорошими друзьями?

– Да, – соврала я, совсем не желая объясняться.

Кани воскликнул что-то наподобие: «Так держать!», но я уже не слышала ни того, что он сказал следом, ни того, что последовало от родителей. Голоса в моей голове смешались в один противный гул.

– Что собираешься надеть? – спросила мама, и ее голосу удалось привести меня в чувство.

– То, что мы купили в последний раз. Наверное.

– Надень платок поярче, – посоветовала мама.

Мои губы сами вдруг сложились в ухмылку, а из горла вырвался смешок.

– Думаешь, если надену платок поярче, они начнут относиться ко мне по-другому?

Наверное, в моем голосе была слышна жалость к самой себе, потому что мама посмотрела на меня с глубоким сочувствием, будто ей самой никогда не доводилось быть жертвой ненавистников.

На самом деле моя мама невероятно сильная женщина. Я не иду с ней ни в какое сравнение. Ей никогда не приходилось повышать голос, использовать в своей речи оскорбления или что-то подобное, но она с легкостью могла поставить любого расиста или националиста на место. Я восхищалась ею всю жизнь и хотела научиться уметь то, что умеет она. Но, думаю, тут дело в характерах: я совсем другая, на нее абсолютно не похожа.

– Если не хочешь, не иди, – присоединился к беседе папа. – Тебе необязательно было соглашаться. Если ты сделала это лишь из вежливости…

– Нет, я хочу пойти. – Я произнесла это слишком громко и резко, будто бы совсем рядом, где-нибудь за дверью стояли Кристина с Честером и подслушивали наш разговор. Словно могли услышать, как голос выдает нежелание идти на этот день рождения, и теперь они направят свое внимание на Кани. – Я пойду. Я просто устала, простите.